Peцeпт бульoнa и любви

Peцeпт бульoнa и любви

Софья Андреевна шла по мокрым листьям, ступая осторожно и с большой неуверенностью. Каждый шаг требовал концентрации, кажется, будто земля уходит из-под ног. А вдруг поскользнется, упадет, испачкает пальто, ударится… Эти мысли настойчиво кружились в голове, создавая напряженный фон для всего дня.

— Береги свое здоровье смолоду, Софья! И выбирай себе крепкого, здорового. А то будешь, как твоя мать… всю жизнь на побегушках, — говорила племяннице тетя Вера, сестра мамы Софьи, Анны.

Анна вышла замуж в двадцать шесть лет, и вскоре на свет появилась маленькая Софья, все было хорошо, но потом папа девочки, Александр, попал в дорожное происшествие. Сильно пострадала спина, врачи разводили руками.

Анна навещала его в больнице каждый день, старалась, ухаживала, приносила домашнюю еду. Но характер мужа с каждым днем становился все тяжелее. Александр превратился в капризного и раздражительного человека. У него постоянно что-то болело – кости, мышцы, голова. И Анна вечно делала все не так, как ему хотелось.

Когда отца наконец выписали домой, он еще долгое время проводил в постели, изводя жену и дочь своими постоянными «настроениями», потом начал передвигаться, но теперь ему была необходима трость. Он ходил медленно и тяжело, подчеркнуто медленно и тяжело. Анне иногда казалось, что он играет роль перед зрителями. Или это ей не казалось…

Каждому встречному, будь то сосед или просто прохожий, Александр Николаевич считал своим долгом объяснить, что вот, ноги и спину ему в том происшествии пьяный шофер попортил, здоровья лишил, радость жизни отнял.

Если рядом в этот момент находилась Софья, она всякий раз краснела, отворачивалась, смотрела в сторону. Ей почему-то было неловко. И неудобно перед незнакомыми людьми, и перед подругами, которые жили в соседних подъездах и могли стать свидетелями этих монологов.

— Хватит, пап, пойдем уже. Пора, мы опоздаем, — тихо тянула она его за рукав, но отец лишь отмахивался.

— А что значит «хватит», Софья?! Я людям правду говорю! — строго возражал он. — Тебе не нравится? Стыдно за отца? Ну так иди одна!

Александр Николаевич был уверен, что Софью смущает его трость, что ей неудобно из-за того, что отец передвигается с трудом.

— Вот, достал нам с тобой билеты. Пойдем в театр! Собирайся, дочка! — воодушевленно тряс он перед ее носом заветными бумажками. — «Пигмалиона» будем смотреть! Пойдем, ну же!

— Я занята, пап. Сходите с мамой, — уклонялась девушка. Она прекрасно знала, что, придя в театр, отец сразу направится в буфет и просидит там до третьего звонка, будет пить коньяк и медленно жевать бутерброд, оглядывая всех вокруг, поставит рядом трость, вытянет на проход свою больную ногу и, как только кто-то случайно заденет ее, тут же начнет свой бесконечный рассказ о том ужасном дне, о врачах, которые «ничего не смыслят», о дорогих лекарствах и общей несправедливости.

Хотя эти самые билеты на «Пигмалиона» ему выдали на работе именно как человеку, нуждающемуся в поддержке, а ведь получить их мечтала бухгалтер Полина Игоревна с супругом.

— Нечего! Вам ноги не ломали! — выхватил он в приемной у директора заветные билетики и гордо, прихрамывая, удалился.

Нет… Софья не стыдилась его хромоты, трости, того, что с его телом что-то не так. Она стыдилась его самого, его души, если можно так выразиться. И в театр с ним она не ходила…

— Ох, Анька! Ну и достался же тебе муженек! — наливая из термоса себе и сестре кофе, качала головой Вера, звенели ее браслеты, тряслись аккуратные завитки. — Разводись. Плевать на его льготы, на эту квартиру! Он тебя поедом ест, от тебя одна тень осталась! Господи, да чего ты перед ним на задних лапках танцуешь?! Мужик он или нет?

— Мужик. Не надо про Александра плохо, Верочка, мне неприятно. Он пережил огромный стресс, до сих пор не может прийти в себя, и я не могу его бросить. Мы же семья! — вздыхала Анна.

— Не семья это, а самая настоящая тирания. Ты для него «подай-принеси», а он только брови хмурит. Я вчера звонила, ты была на работе, так он так ругался, что ты не оставила ему заваренный чай. Анна! Он должен сам все делать! Вспомни нашего деда, от него половина осталась, а ведь полным хозяином в доме был! Анна… Ань…

Тут Вера была абсолютно права. Их дедушка, Иван Михайлович, вернулся с войны с тяжелыми ранениями, одна рука, половина ноги, вторая еле двигалась. Но он не унывал, наоборот, с каким-то остервенением доказывал всем и самому себе, что может все делать самостоятельно!

Когда культя окончательно зажила, он нашел умельца, заказал себе протез, подгонял, подбивал, выяснял, из какого дерева лучше, переделывал, благо, он чувствовал дерево, ведь раньше работал краснодеревщиком. И сделал себе такую «ногу», что многие завидовали, а врач-хирург из местной больницы даже приходил к нему советоваться в сложных случаях. Нет, дед не был медиком, ничего не понимал в «глубокой анатомии», как он сам говорил, но зато весь этот путь прошел сам, знал все нюансы не понаслышке. И свою жену, маму Анны и Веры, он просто боготворил…

— Все люди разные, Вер… Саше тяжело, он ранимый, очень нервный, да и болит же у него все…

— А у деда не болело? Ты носишься со своим Сашей, вот, даже Софье неприятно! Ну, как знаешь, Ань! — Вера махала рукой.

— Вот и знаю. Я хотя бы не одна, Вера. Уж извини! — Анна тогда быстро собирала свои вещи, уезжала, даже не допивая свой кофе…

Софья выросла, отец постарел, и мама тоже. Дочь навещала их, слушала эти вечные, «резиновые», тягучие, как ириска, разговоры, сидела, пила чай, вздыхала, а потом словно вспоминала о неотложных делах и уходила.

— Осталась бы еще, — грустно просила Анна, — я ужин приготовлю, поешь как следует…

Но Софье не хотелось. Ей в последнее время было как-то беспокойно на душе, ее тянуло куда-то идти, менять маршруты, бродить по улицам, лишь бы не возвращаться домой. Лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.

Софья была одна. Жила одна, ела одна, спала тоже в одиночестве. Были у нее несколько увлечений, но все как-то не складывалось. Один из поклонников, так и не добившись ее полного расположения, бросил ей на прощание, что ее такую одинокой и похоронят.

Софья плакала потом, конечно, сомневалась, правильно ли поступила, что не позволила большего. А потом просто махнула на все рукой.

Ей хотелось, конечно, как у подруг – романтики, тайных историй, о которых вообще никому нельзя рассказывать или можно шепотом, под честное слово, что «ни-ко-му»! Хотелось, чтобы ее любили, и самой любить. Но вот мама же тоже любит отца, иначе не терпела бы его вечное брюзжание, но так любить Софья бы не хотела. А вдруг что-то случится, и ее избранник превратится в такого же человека, как Александр Николаевич? Боже упаси!

Иногда Софья приезжала к тете Вере. У нее было легко и светло, они смеялись над чем-то, иногда пробовали домашние наливки, Вера рассказывала о своей молодости, о том, как танцевала в ансамбле и объездила всю страну, как чуть не вышла замуж за иностранца, но ее не отпустили…

Это была совершенно другая жизнь, абсолютно непохожая. И Софья пила эти рассказы, как диковинный коктейль, смаковала каждый момент, смотрела на тетю и по-настоящему отдыхала душой.

— Ой, Софушка, знаешь, я вот сколько на свете живу, — выслушав однажды сетования племянницы на то, что все подруги уже замужем, а она, Софья, — нет, Вера пожала плечами, вынула изо рта длинный мундштук, пустила в воздух неровное облачко дыма. Она все хотела научиться пускать «колечки», но никак не получалось. — Вот я прожила, и ни капли не пожалела, что одна. Ох, мужчин у меня, правда, было… Даже твоя мама о многих не знает. Но… Но я ни за кем не ухаживала, понимаешь? Было весело, потом интересы менялись, расходились. И нет этих вечных семейных проблем. Единственное, о чем иногда думаю, так это что не родила ребенка. Был бы у тебя двоюродный брат или сестра. Но не сложилось. Зато фигуру сохранила. Так вот, к чему я это все – быть одной, Софа, это тоже выбор, и очень даже осознанный. Зато не надо никого опекать, водить по врачам, слушать храп по ночам, гладить рубашки и молча кивать, когда он несет околесицу. Почему-то у нас часто принято молчать и просто соглашаться… Живи, Софка, радуйся жизни! Квартиру тебе бабушкину оставили, машину ты себе сама купила. Чего еще надо?!

Вера и правда жила очень легко и ярко. Ездила на курорты, ходила в театры, и не только на «Пигмалиона». Иногда она позволяла кому-то погостить у себя, но вела себя с ним немного свысока, с легким пренебрежением. А потом провожала. Она, Вера, не какая-то простушка, она знала себе цену. И достойного ее ума и красоты так и не встретила.

От тети Софья уходила всегда с легким сердцем, как будто с плеч снимали тяжелый груз. И значит, так тоже можно жить. И будет хорошо.

… В тот день Софья, очередной раз навестив родителей, шла по осенней улице и по-прежнему боялась поскользнуться и упасть. Мама дала ей с собой контейнеры с домашней едой. Если упадет, расплескает все, будет очень неловко!

— Разрешите! Пардон! Ох, простите, пожалуйста! Пропустите! Пропустите же! — услышала Софья сзади взволнованный мужской голос, едва успела отпрыгнуть в сторону, иначе бы ее точно снес с пути высокий, в сером простом пальто и с несколькими авоськами в руках мужчина. На голове у него была надета клетчатая кепка.

Такие же кепки продавались тут же, в соседнем универмаге, на втором этаже.

— А вы что толкаетесь? Обойти нельзя? Дорога широкая! — нахмурилась Софья Андреевна.

Она произнесла это негромко, но мужчина, кажется, услышал, остановился, обернулся.

Софья испуганно отпрянула, у нее даже мелькнула мысль развернуться и уйти, но незнакомец уже обратился к ней.

— Прошу прощения, я очень спешу. Мне к матери нужно успеть, приемные часы скоро заканчиваются, а я провозился на кухне целую вечность. Я не очень хорошо готовлю, понимаете? Вот, несу ей. Извините…

Мужчина выглядел довольно молодым, но слегка неухоженным, типичный занятой холостяк, на пальто Софья разглядела несколько шерстинок, наверное, у него дома живет кошка.

— А что с вашей мамой? — неожиданно для себя спросила Софья и сразу смутилась – зачем лезть в чужие дела?!

Это было абсолютно не ее дело, но почему-то болезнь чужой, незнакомой женщины ее очень взволновала.

Она всегда боялась, что ее близкие серьезно заболеют. И она не выдержит этого, она ведь считала себя слабой.

— Желудок… Отравление, ничего критичного, но она у меня человек упрямый, ничего не ест, врачей прогоняет… Ох, ладно, мне бежать, бульон остывает!

— Здоровья вашей маме! — кивнула ему вслед Софья.

— Спасибо! — вдруг очень даже приятно улыбнулся мужчина и побежал к автобусной остановке.

На остановке он обернулся, зачем-то помахал Софье рукой. Она, улыбаясь, тоже помахала ему в ответ…

И уже не думая о скользких листьях и возможном падении, она довольно быстро пошла towards home.

Впереди был еще один выходной, можно было просто посидеть дома, в тепле и уюте. Как раз дали отопление, квартира потихоньку наполнялась мягким, немного пахнущим пылью теплом. Это скопилось за батареями. Мама всегда тщательно убирала там, а Софье было лень.

Она любила осень, но как бы «из окна». Папа попал в ту аварию осенью, и теперь мокрые улицы и толпы людей, перебегающие дорогу на зеленый свет, вызывали у Софьи Андреевны внутреннюю тревогу.

А дома ты находишься за стеклом, за надежными стенами, тебя никто не тронет, не причинит вреда. Можно, наконец, расслабиться…

И почему-то в голове крутились мысли о том мужчине в кепке, о том, как он несет бульон своей матери, а она, наверное, ворчит и хмурится. Все болеющие люди часто капризничают и отказываются от еды. Их нужно уговаривать, развлекать…

Вскоре Софья как будто забыла об этой случайной встрече, закрутилась на работе: там готовились к юбилею директора, нужно было о многом позаботиться. Она даже сбегала во время обеденного перерыва в магазин, купила красивые сапожки, как у одной известной актрисы, долго любовалась на себя в зеркало.

А в среду неожиданно пошел первый снег, и стало совсем холодно.

Софья возвращалась домой в вечерних сумерках. Она была немного выпившая, все же корпоратив по случаю дня рождения начальства. На душе было легко и беззаботно. И в толпе, хлынувшей в подземный переход, ей на мгновение показалось, что она видит ту самую клетчатую кепку. Девушка даже сделала шаг, чтобы догнать ее владельца, но потом передумала. Незачем…

…— Софа! Милая, — голос матери в трубке звучал встревоженно, она, кажется, даже плакала. — Наконец-то я до тебя дозвонилась.

— Что случилось? Я только что пришла домой, у нас было празднование. Мам, что-то произошло?

Сердце провалилось куда-то вниз, забилось где-то в районе желудка, а потом пульсация поднялась к самому горлу.

— Отец. Он смотрел какую-то передачу про льготы, про выплаты, так разволновался, что ему стало нехорошо. Мы в больнице, Софа. И… И он постоянно возмущается. Ему нельзя нервничать, а он не унимается. И… И я больше не могу. У меня самой сейчас сдавлют. Софочка, ты можешь приехать?

Она приехала. Конечно, к отцу ее уже не пустили, время посещений закончилось.

Анна, а рядом с ней Вера, сидели внизу, в узком, душном холле. На подоконниках густо росли сансевиерии и шлюмбергеры, где-то гудел вентилятор. На полу от растаявшего снега образовались лужи, и их медленно размазывала тряпкой пожилая уборщица. Она то и дело останавливалась, поглядывала в окно, качала головой: опять снег пошел, опять будет грязно…

— Что? Мама, что? Тетя Вера! — Софья застыла посреди холла, мешая женщине с тряпкой. — Нет, мам, ты же сказала, что просто… Что…

Подбородок Софьи задрожал, лоб нахмурился.

Она, оказывается, все равно любила отца. Каким бы он ни был, она все равно его любила. И пусть после всего она не хотела ни с кем строить отношения, боялась, не желала испытывать то, что испытывала мама, но она все равно его любила. И если… Если с ним… Если…

— Да ты что, Софья! Твоего отца так просто не возьмешь! — вскочила Вера, отвела племянницу в сторону. — Раз орет там на всю больницу, свои права качает, значит еще поживет! Фух, ну ты и бледная! Пойдемте, тут неподалеку есть кафе. Софка, от тебя вином пахнет! Вот это дела!

— Я всего один бокал выпила, — оправдывалась Софья, увлекаемая куда-то по коридору.

Вера привела их в небольшую больничную столовую, усадила за столик, принесла всем крепкого кофе, любимые заварные пирожные. Вера вела себя легко и непринужденно, улыбалась, шутила, мягко подтрунивала над ситуацией.

И никто так и не узнал, что, ненадолго выйдя в дамскую комнату, она приняла успокоительные капли. Она тоже по-своему любила этого сложного Сашку, чего уж там!..

Они поели, Анна пересказала диагноз и уверения врача, что все будет хорошо. Софья кивала, поддакивала. И когда наконец успокоилась, ее взгляд упал на лежавшую на соседнем столике кепку. Клетчатую. Ту самую, что продается на втором этаже универмага.

Да брось! Таких кепок теперь тысячи!

Но нет. Тот самый мужчина, только уже без пальто и в довольно аккуратной рубашке, принес стакан чая и булку с маком, уселся перекусить. Рядом с ним стояла банка с бульоном. Немного подумав, мужчина открыл ее, отпил, поморщился и тяжело вздохнул.

— Мам, я на минутку, вы посидите, хорошо? Мне нужно кое с кем поговорить… — прошептала Софья, встала, ласково коснулась маминого плеча и отошла.

Вера с большим интересом наблюдала за зарождающимся общением двух одиноких людей.

— Простите… — Софья Андреевна встала рядом, поправила кепку, которая вот-вот грозила упасть со стола. — Как поживает ваша мама? Неужели она до сих пор здесь?

Больница в их городе была одна, где же еще могла лежать его мама?..

— А? Что? — Мужчина поднял голову, прищурился.

«Да он еще и плохо видит… — с легкой досадой подумала Вера. — Ну что ж…»

— Я хотела спросить, как чувствует себя ваша мама, — повторила свой вопрос, заливаясь румянцем, Софья.

— Мама? А мама, вот, снова здесь, да. Она покупает у соседки какие-то сомнительные продукты, травится, а потом мучается. А это опять тот самый бульон. Она отказывается его пить. Я его пересолил. Да, я снова пересолил. Но я же не могу везде успевать! Наша кошка Феоктист оказалась девочкой и родила котят. А вы представляете, как мне сейчас со всем этим справляться?! И я отвлекся, пересолил бульон, забыл дома свежие кроссворды и просто очень устал. Вы уж простите, я жалуюсь, не люблю, когда мужчины ноют, но раз уж вы спросили…

Он замолчал, а Вера в это время незаметно показала племяннице одобрительный жест – большой палец, поднятый вверх.

«Действуй, пока не разобрали! — пронеслось в голове у Веры. — Перспективный мужчина!»

Софья ничего не поняла из ее мимики, лишь смутилась еще больше.

— А вы-то что здесь делаете? Присаживайтесь. Я что-то совсем невежлив. Боже, я сейчас вам чай принесу… — засуетился мужчина.

Его звали Максимом. Софье всегда нравилось это имя.

— Я… У меня папа заболел. Его сюда привезли. Вон там моя мама и тетя… Кроссворды… Погодите, кажется, у меня есть! — Софья порылась в своей сумке, нашла небольшую книжечку. — Это не самый свежий выпуск, но я не все смогла разгадать…

Она протянула книжку Максиму, тот улыбнулся.

— Спасибо. Но эти она уже все решила… Моя мать очень боится проблем с памятью, заставляет меня играть с ней в шахматы, разучивать несложные мелодии, ну и, конечно, разгадывать кроссворды, — пояснил он.

— Это же так здорово! А мой отец только ругается и требует, чтобы все уважали его права… — тихо ответила Софья.

— А вашего отца зовут случайно не Александр Николаевич? Тихонов, да? — вдруг посерьезнел Максим.

— Да. Откуда вы знаете? — насторожилась Софья.

— Я одно время работал с ним, потом уволился, перешел в другую фирму. Слышал, он очень изменился после того случая… Да… Я видел, как его привезли, подумал, что это он…

Они еще о чем-то поговорили, потом попрощались, обменялись номерами телефонов.

Анна улыбнулась «этому симпатичному молодому человеку», Вера кивнула сдержанно.

— От него пахнет кошками, — сообщила она позже. — Софа, когда вы поженитесь, этот вопрос нужно будет решить.

Софья лишь закатила глаза.

— Тетя Вер, ты же сама говорила, что лучше быть одной!

— А ты не все мои слова воспринимай буквально! И потом, у них котята, а мне как раз нужен котенок… Софь, вот только не начинай, ладно… — отмахнулась Вера…

Через два дня Софья и Максим стояли у двери палаты его матери. Молодой человек с опаской взглянул на банку с бульоном в своих руках.

— Иду на подвиг. Если что, врывайся и спасай! — улыбнулся он и зашел внутрь.

Из палаты тут же донесся оживленный хор женских голосов:

«Здравствуйте, Максимка, добрый вечер! Ах, как мы рады вас видеть…» и так далее.

А потом наступила тишина. Говорил только один голос, ворчливый и низкий.

— Я не буду! Не буду это есть, ты слышишь? Я знаю, как ты это готовил! У меня опять потом жажда начнется. Нет, забери… Убери сейчас же… — бубнил голос где-то у стены.

Софья вспыхнула, решительно сдвинула брови, распахнула дверь и вошла в палату.

Женщины, лежащие на кроватях, с удивлением посмотрели на нее, отвлекшись от журналов и телефонов, кивнули.

— Здравствуйте, — улыбнулась Софья. — Попробуйте, пожалуйста. Суп получился очень вкусным. Лаврового листа и перца нет, но это даже лучше! — сообщила она и указала на банку в руках Максима.

Его мать хотела что-то сказать, спросить, возразить, но лишь поджала губы и велела налить ей немного «на пробу».

Медсестры, конечно, уже «просветили» ее о том, что с сыном стала появляться какая-то девушка. Ну вот и познакомились…

И суп оказался на удивление хорош, и Софья оправдала ожидания, и в окно светило предзакатное солнце. Почти идеальный вечер…

Но для Александра Николаевича он отнюдь не был таковым. Лекарства, по его мнению, были не те, врачи медлили с процедурами, кормили плохо, на жалобы не реагировали. Да он тут вам кто? Пустое место? А ведь он пострадал в аварии! Он всю жизнь теперь мучается! А они, эти врачи, делают вид, что не замечают.

— Куда это годится, Анна? Я требую, чтобы ты сходила к главному врачу, чтобы ты во всем разобралась! — возмущался он, стоя у окна в больничном холле.

Александр уже вполне окреп и даже гулял по коридорам, сердце почти не беспокоило, да и физиопроцедуры хорошо помогли ногам и спине. Но разве это повод для радости? Анна приходила постоянно, но в разное время, а он, Александр, ждал ее, это же неудобно!

— Я что, дежурный по твоим приходам? — отчитывал он ее. — Анна, так нельзя. Должна быть дисциплина!

— Да, Саш. Ты прав. Так нельзя, — помолчав, сказала вдруг Анна. — Вот, все, что ты просил. Завтра я не приду, мне нужно отдохнуть. И Софья завтра будет занята.

— То есть как заняты? Меня же выписывают, кто встречать-то будет?! — опешил Александр. — Забыли, что меня выписывают?

— Нет. Мы помним. Саш, за все то время, что ты здесь лежишь, ты ни разу не сказал ничего хорошего. Ты всем недоволен, ты возмущен, тебя все обижают, тебя плохо лечат… И дома будет то же самое. Я устала, Саш. Мне нужно отдохнуть.

Анна попрощалась и ушла. Муж лишь с удивлением смотрел ей вслед. Потом он заметил дочь и окликнул ее:

— Софья! А ну подойди сюда! Кто это там с тобой?

Та остановилась на мгновение, потом подошла.

— Это Максим. Ты его не узнал? Вы раньше вместе работали.

Максим кивнул, Тихонов неодобрительно поджал губы.

— Помню. Этот умник когда-то раскритиковал мое предложение по поставкам. Это было очень невежливо, — буркнул он наконец. Но руку Максиму все же подал.

— Это было закономерно. Ваши расчеты содержали ошибки, — парировал Максим.

Александр Николаевич набрал в грудь побольше воздуха, собирался возразить, но лишь махнул рукой. Не до вас сейчас!

Мимо них проехала тележка с ужином. Александр хотел есть. Снова. А там везли сладкие булки и отвар шиповника. Пропускать нельзя!

Софья пожала плечами и увела Максима вниз, к выходу…

… Они поженились весной, в марте, под веселый перезвон капели и хруст тающего льда под ее нарядными туфельками, под радостные возгласы «Горько!» гостей, столпившихся у дверей ЗАГСа.

И так хотелось верить, что молодые никогда не будут ссориться по пустякам, не станут ворчать друг на друга, ведь они оба слишком хорошо знают, как это тяжело – жить в атмосфере вечного недовольства.

Мать Максима, Мария Николаевна, выбор сына одобрила, Софью приняла как родную, с Анной и Верой они вскоре подружились.

Вера выпросила себе самого шустрого котенка, Анна взяла двух, одного Софья оставила себе и Максиму.

Феоктист, переименованный теперь во Фросю, мирно почивала на коленях у Марии Николаевны, гордая тем, что сумела так удивить свою хозяйку, подобравшую ее когда-то около мусорных баков.

А Александр, Александр Николаевич Тихонов, неожиданно для всех нашел себе новое поле для деятельности. У этого Максима оказалась совершенно запущенная, почти брошенная машина!

— Как так можно, Максим?! Вы же инженер! Вы же технарь! — ворчал он, с энтузиазмом копаясь в гараже.

А потом возвращался домой усталый, но невероятно довольный. Ведь он делал важное дело – спасал автомобиль!

— Ань… — звал он тихо жену. — Посиди со мной немного, а… Чего-то так спокойно стало на душе… Я уже и забыл, каково это.

— Привыкай, — подмигивала ему Анна. — Хватит, навоевался. Теперь дома мир и покой. Правда, ведь это лучше?

Муж согласно кивал.

Нет, иногда в нем по-прежнему просыпался неукротимый борец за справедливость, и домашние старались ему подыграть. Но это быстро проходило. Было не до того. Скоро Софья должна была приехать в гости с двойней, Максим затеял у них в квартире ремонт и хотел посоветоваться с тестем. Молодежь нужно направлять и поддерживать, иначе они такого наворочают, потом не разобрать! Александр Николаевич знал это как никто другой, он и сам был мастером создавать сложности. Но теперь его любили, и он любил. И это, наверное, и есть самое настоящее, теплое семейное счастье. Вот бы и у Софьи с Максимом все всегда складывалось хорошо. Очень хотелось верить, что так и будет!..