Ты нe жeнa, a булыжник нa шee. Нe мoжeшь нacлeдникa пoдapить мужу! Oднa куклa нeдoдeлaннaя пo дoму шныpяeт

Ты нe жeнa, a булыжник нa шee. Нe мoжeшь нacлeдникa пoдapить мужу! Oднa куклa нeдoдeлaннaя пo дoму шныpяeт

Воздух на дачном участке Анны Петровны был не просто сладким, он был густым и душистым, словно сваренным из смеси нагретой за день хвои, свежескошенной травы, отдающей медом, и едва уловимого, но стойкого дымка от мангала, где теперь тлели последние угольки, напоминающие о недавнем сытном ужине. Этот воздух казался осязаемым, он обволакивал каждого, кто находился в этом пространстве, создавая иллюзию абсолютного, нерушимого покоя. Каждый вздох был наполнен ароматами лета, беззаботности и семейного уюта, которые, казалось, навсегда вплетались в память этого вечера.

В тени старой, раскидистой яблони, под тяжестью своих лет и урожая склонившей ветви почти до самой земли, было по-настоящему прохладно и уютно. Пятна солнечного света, пробивавшиеся сквозь густую листву, танцевали на столе, скатерти и лицах сидящих, создавая живую, постоянно меняющуюся картину. Эта яблоня была немым свидетелем многих семейных событий, ее корни уходили глубоко в землю, символизируя нечто незыблемое, постоянное, ту самую «основу», о которой так часто любят говорить.

Анна Петровна, женщина шестидесяти лет с лицом, на котором прожитые годы оставили свои отметины, но не смогли погасить яркий огонек в ее выразительных, чуть усталых глазах, медленно, с наслаждением допивала свой чай. Она наблюдала за разворачивающейся перед ней семейной идиллией, и в ее взгляде смешивалась безграничная любовь и какая-то невысказанная, копившаяся годами, глубокая, щемящая тревога. Она сидела неподвижно, словно боялась спугнуть эту хрупкую гармонию.

Сын Артем, высокий и спокойный мужчина тридцати пяти лет, с надежными, сильными руками, качал на стареньких, но крепких качелях свою семилетнюю дочку Свету. Девочка заливалась счастливым, звонким, безудержным смехом, который, казалось, звенел в самом воздухе, вцепившись маленькими, упрямыми ручками в прочные веревки. Ее смех был самой чистой музыкой этого вечера.

— Выше, папа, выше! — кричала она, и её белокурые, шелковистые волосы развевались на легком ветру, словно золотистое облако. Ее лицо было искажено гримасой абсолютного, ничем не омраченного восторга.

Рядом со свекровью, в глубоком плетёном кресле, полулежала жена Артема. Молодая женщина по имени Ольга, с темными, густыми волосами, собранными в небрежный, но изящный пучок, с которого выбивались отдельные пряди, казалась полностью расслабленной, растворившейся в этой атмосфере покоя. Она наблюдала за мужем и дочерью, а её длинные, тонкие пальцы бессознательно, будто находя утешение в самом прикосновении, гладили шершавую, неровную поверхность старого деревянного стола.

Анна Петровна глубоко, почти неслышно вздохнула, поставила фарфоровую чашку с нежными синими цветочками на блюдце и обвела взглядом своих близких. Ее взгляд скользнул по лицу сына, по умиротворенной позе невестки, по смеющейся Свете. В её взгляде была бесконечная любовь, но также и та самая, не дававшая покоя тревога, которая искала выхода.

— Хорошо вам тут, — тихо, почти шепотом произнесла она больше себе, чем окружающим, думая о том, как быстротечны эти мгновения.

Но в вечерней, застывшей тишине ее слова прозвучали удивительно чётко и ясно, заставив Ольгу повернуть к ней голову и мягко, тепло улыбнуться.

— Очень. Спасибо, Анна Петровна, за этот вечер. Все, как всегда, волшебно и так душевно, — сказала Ольга, и в ее голосе звучала искренняя благодарность.

— Да уж, волшебство оно имеет свойство быстро кончаться, — свекровь медленно, с некоторой театральностью покачала головой. Её взгляд, тяжелый и задумчивый, упёрся в смеющуюся Свету. — Вот подрастёт Светочка, в свои дела, свои заботы уйдёт с головой, и будет вам тут пусто и очень тихо. Очень тихо.

Артем, услышав это, плавно притормозил качели и легко, привычным движением поднял дочку на руки. Света завизжала от восторга, обнимая отца за шею.

— Мам, ну хватит, хватит этих мыслей, — мягко, но с легким укором сказал он, подходя к столу и сажая дочь рядом с собой. — Что за пессимизм в такой прекрасный вечер? Не надо о грустном.

— Кипит, кипит, — проворчала себе под нос Анна Петровна, но в глазах её вспыхнул знакомый и Артему, и Ольге огонёк — безошибочный предвестник начала того самого «важного разговора», которого они так надеялись избежать. — А я вот думаю… Свете уже семь. Девочка взрослая, самостоятельная, в школу ходит. Ей уже не так много внимания нужно, не то что маленькому младенцу, который без родителей не может.

Ольга мгновенно насторожилась, словно почувствовала легкий укол. Она почувствовала, откуда подует ветер, куда клонится этот разговор. Женщина поправила скользящую с плеча тонкую майку и села прямее, ее расслабленность мгновенно испарилась, сменившись внутренним напряжением.

— Внимания детям, Анна Петровна, много не бывает, оно всегда нужно, в любом возрасте, — парировала она, постаравшись изо всех сил, чтобы её голос звучал ровно, спокойно и нейтрально, без единой нотки раздражения.

— Бывает, бывает, — свекровь отмахнулась широким, нетерпеливым жестом, словно отгоняя надоедливую муху. — Когда ребёнок в семье один, он незаметно для всех и вырастает эгоистом, избалованным и капризным. Ему же одному скучно! Ему компания, товарищ по играм нужен. А вам? — она перевела свой пронзительный, изучающий взгляд с невестки на сына, пытаясь поймать их глаза. — Вам ведь не сложно? Здоровье у вас, слава богу, отменное, хорошее, квартира большая, позволяет, и годы сейчас самые подходящие, золотые. Пока молоды, полны сил и энергии. А потом… потом может быть уже поздно, все возможности упустите…

В воздухе, напоенном ароматами лета, повисло густое, напряжённое, тягучее молчание. Оно давило на уши, становилось почти физически ощутимым. Артем погладил Свету по голове.

— Светик, иди-ка посмотри, может, у нашей кошки котята в коробке уже проснулись и играются, — предложил он дочери, стараясь говорить как можно более естественно.

Девочка, ничего не подозревая, радостно кивнула и, подпрыгивая, помчалась к дому, ее светлые волосы мелькали в лучах заходящего солнца. Как только она скрылась из виду, растворившись в дверном проеме, Ольга не выдержала, ее терпение лопнуло.

— Анна Петровна, мы этот вопрос, я напомню, уже обсуждали не раз и не два… — начала она, и в ее голосе впервые прозвучала тонкая стальная нить.

— Обсуждали, обсуждали, много раз, — передразнила её свекровь, кривя губы в подобии улыбки. — А я вот новое, очень важное слово скажу, — она привстала, облокотившись на стол, и её голос внезапно приобрёл сладковатые, ядовитые, неприятные нотки. — Сына рожайте, настоящего наследника, тогда у нас, может, и подольше поживете, — захихикала она, глядя прямо на Ольгу, в упор, не отводя глаз.

— Мама! Что за ерунда?! Что за чушь ты несешь? — Артем непонимающе, с широко раскрытыми глазами уставился на мать, словно видя ее впервые.

Ольга резко побледнела, будто вся кровь отхлынула от ее лица. Эта фраза, грубо обёрнутая в подобие шутки, была ударом ниже пояса, жестоким и неожиданным. Она почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

— Это что, такое своеобразное пожелание долголетия? — тихо, но очень четко спросила Ольга, и ее пальцы сжались в кулаки. — Или это прямое напоминание о том, что я пока, к вашему сожалению, не родила вам наследника, настоящего, правильного?

Анна Петровна театрально откинулась на спинку стула, сделав глубоко оскорбленное, обиженное лицо.

— Ой, Оленька, милая, не понимай всё так буквально, так прямо! Шучу я, по-доброму. Старая, добрая примета такая есть. Сын — это ведь настоящее продолжение рода, корень, опора. Пока корень в земле крепко сидит, и дерево стоит, не падает. Это же так логично, так естественно.

— Логично? — голос Ольги внезапно дрогнул, в нем послышались слезы и гнев. — А чем моя дочь не корень? Не продолжение? Она что, не ваш род? Не ваша кровь? Или ее кровь чем-то хуже, не такой полноценной?

— Ольга, успокойся, дорогая, не надо так, — вмешался Артем, кладя свою большую, твердую руку ей на плечо, пытаясь ее удержать, успокоить. Он почувствовал, как все ее тело мелко и часто дрожит, будто в лихорадке.

— Нет, Артем, я не успокоюсь! Я так больше не могу, просто не в силах! — она сбросила его руку резким, почти отчаянным движением. — Каждый раз! Каждая наша встреча, каждый семейный ужин! «Когда за вторым?», «Свете братика нужно», «Один ребёнок в семье — это эгоизм настоящий». А теперь вот… это ужасное «Подольше жить будете». Это же просто ужасно, бесчеловечно!

Анна Петровна посмотрела на невестку с искренним, неподдельным недоумением в глазах, словно та говорила на непонятном ей языке.

— Я же от всей души желаю вам только добра! Мужику, настоящему мужчине, сын нужен, с ним и на охоту, и на рыбалку можно, общее дело. Дочка — она ведь чужая будет, вырастет — замуж выйдет, фамилию чужую возьмет, и уже не наша, не наша будет…

— Мама, хватит! Прекрати немедленно! — голос Артема прозвучал твёрдо, холодно и неоспоримо, чего с ним почти никогда не бывало, и это прозвучало как приговор. — Во-первых, у меня есть дочь, моя любимая Света, и я безумно счастлив, что у меня есть именно она. Я не чувствую себя ни капли ущемлённым, нисколько неполноценным. Во-вторых, фамилия — это просто набор букв, просто звук. Моя кровь, моя душа течёт в Свете, и она всегда, слышишь, всегда будет моей дочерью, что бы в жизни ни случилось. А в-третьих, и это самое главное, — он перевел свой спокойный, но непреклонный взгляд на Ольгу, — решение о втором ребёнке, да вообще о любом ребенке, принимаем только мы с Ольгой, вдвоем, и это наше личное дело, которое никого, абсолютно никого не касается.

Анна Петровна рассерженно, с силой всплеснула руками, словно отбиваясь от роя пчел.

— Чужие дела? Я же мать тебе и бабушка ей! Что значит, чужие?! Я разве не имею права интересоваться? Не имею права желать счастья своей семье?

— Нет, вы не имеете права внушать мне изо дня в день, что я плохая жена, недостойная, потому что не родила сына. Не имеете права внушать Артему, что он несостоявшийся мужчина, неполноценный отец…

— Я… я совсем не это имела в виду, совсем не это, — пробормотала свекровь, смущенно и злобно отводя взгляд в сторону, рассматривая узоры на скатерти. — Всегда ты все перекрутишь, всегда из мухи слона сделаешь, все вывернешь наизнанку…

Она с шумом поднялась с места, отодвинув стул с громким скрежетом, и, громко, демонстративно хлюпая носом, не скрывая слез, направилась в дом, к выходу из сада. Артем сначала сделал движение, чтобы пойти за ней, утешить, но потом, посмотрев на Ольгу, замер и передумал. Он видел, как сгорбились её плечи, как она шла, специально замедляя шаг, — этот театральный, отработанный жест был рассчитан именно на то, чтобы её догнали, стали уговаривать, просить прощения.

Мужчина тяжело, устало вздохнул, полной грудью, и опустился на скамью рядом с Ольгой, проводя ладонью по лицу, словно стирая с него усталость и напряжение последних минут.

— Я не могу больше, просто нет сил, — прошептала Ольга, закрывая глаза, и по ее щекам медленно потекли тихие, горькие слезы. — Каждый раз одно и то же. Один и тот же разговор. Один и тот же упрек. Как будто мы ей что-то должны, а Света… Света для неё словно неполноценная, не такая, какая нужна.

— Я знаю, дорогая, я все понимаю, — тихо, устало сказал Артем. — Я обязательно поговорю с мамой. Серьёзно, строго и окончательно поговорю. Обещаю.

Но этот «серьёзный разговор» был жестоко сорван прежде, чем они успели перевести дух, собраться с мыслями. Дверь дома с силой, с грохотом распахнулась, ударившись о стену, и этот звук прозвучал как выстрел, разрывая вечерний покой.

На пороге, очерченная светом из прихожей, стояла Анна Петровна. Её лицо было искажено гримасой настоящего, неподдельного гнева и глубокой обиды, глаза горели лихорадочным, нехорошим блеском. Те самые слезы, которые должны были разжалобить, мгновенно высохли, уступив место неконтролируемой, слепой ярости.

— Ах, вот как?! Вот оно что! — ее хриплый и пронзительный, срывающийся голос разрезал тишину, как нож. — Сидите тут, против меня, родной матери, объединились? Вдвоем решили меня, дурочку последнюю, выставить? Решили, что я вам жизнь порчу?

— Мама, успокойся, сейчас не время для таких сцен, — поднялся Артем, пытаясь говорить твердо, но в его голосе слышалась усталость.

— Не «успокойся» мне тут сейчас! — она резко, почти побежала к столу и с размаху швырнула на него какую-то скомканную в тугой комок салфетку, которую все это время сжимала в руке. — Я все слышала, как вы про меня отзываетесь! Да я жизнь, всю свою жизнь за тебя положила, Артем, а ты! — она резко, обвиняюще ткнула пальцем в сторону Ольги. — Ты его против меня настроила! Ты всю нашу дружную семью развалила, как гнилой забор!

— Анна Петровна, я вас прошу, никто никого не настраивал, мы просто устали, — попыталась вставить слово Ольга, вставая, но её тихий, дрожащий голос потонул в оглушительном крике свекрови.

— Молчи! Закрой свой рот! Ты и есть корень всего зла! Не жена ты ему, а камень на шее, тяжелый и ненужный! Не можешь нормального, здорового наследника подарить мужу! Одна вот, эта кукла недоделанная, по дому бегает!

«Кукла недоделанная» — от этих страшных, несправедливых слов Ольга физически почувствовала боль, она вжалась в кресло, словно пытаясь стать меньше, спрятаться.

— Мама! — громко, почти рявкнул Артем, и в его голосе зазвенела сталь. — Перестань немедленно! Как ты смеешь, слышишь, как ты смеешь так говорить о моей дочери? О моем ребенке!

— О моей внучке! — поправила она его, истерически крича, отступив на шаг назад. — И я имею право, имею! Пока вы мне настоящего, кровного внука не родите, пока не исправите свою огромную ошибку… — она задыхалась, ее грудь сильно, часто вздымалась, ей не хватало воздуха. — Пока вы мне внука не родите, чтобы я на него, старая, посмотреть успела, в этом доме, на моей земле, не появляетесь! Всё! Поняли меня?! Никогда!

В этот самый момент, самый неподходящий, из-за угла дома, из сада, вышла Света. Она не бежала, не летела, а шла очень медленно, испуганно и крепко прижимая к груди маленького, рыжего котёнка. Ее большое, детское лицо было бледным, а глаза — огромными от услышанного.

— Я… я не кукла недоделанная, — прошептала девочка, и ее голосок был тихим, полным недоумения и боли.

— Светочка, родная, я… — Анна Петровна сделала нерешительный шаг вперёд, протянув руки, но осознание того, что было сказано,,

Но Артем был намного быстрее нее. Он одним движением оказался рядом с дочерью, он подошёл к ней, закрывая ее собой, и поднял Свету на руки, прижал к себе, давая ей защиту и опору.

— Всё, мама. Ты сказала абсолютно всё, что хотела, и мы всё, к сожалению, услышали. Ты сама, своими собственными устами, только что публично отказалась от своей внучки, от моей дочери, — холодно, без единой эмоции, проговорил он, и его слова повисли в воздухе смертельным приговором. Он повернулся к жене. — Оля, собирай наши и Светины вещи. Сейчас же. Мы немедленно едем домой.

Ольга, всё ещё смертельно бледная и с трясущимися, непослушными руками, молча, беззвучно кивнула и, не глядя на свекровь, большим кругом обошла ее и пошла в дом, чтобы собрать сумки.

Анна Петровна застыла на месте, она смотрела на широкую, надежную спину сына, державшего на руках плачущую, всхлипывающую девочку, и на удаляющуюся в дом Ольгу. Она видела, как рушится весь ее мир, который она так старательно выстраивала.

— Артем… — попыталась снова крикнуть мать, но из ее пересохшего, сжатого горла вырвался лишь хриплый, бессильный шёпот, который было едва слышно.

Спустя пару долгих, тягучих минут супруги молча, не глядя друг на друга, сели в машину, Артем аккуратно пристегнул Свету на заднем сиденье, и автомобиль плавно тронулся с места, выехал за ворота и скрылся в наступающих сумерках. Анна Петровна продолжала стоять на том же самом месте, как вкопанная, наблюдая за тем, как уезжал ее единственный сын, ее маленькая семья, весь смысл ее жизни.

Больше женщина своего сына Артема не видела. Она сделала несколько робких, неуверенных попыток позвонить ему на мобильный телефон, но он ни разу не взял трубку, не ответил. Тогда Анна Петровна, собрав всю свою волю, нагрянула с неожиданным визитом к молодой семье, надеясь на чудо. Однако дверь ей никто не открыл, хотя она точно знала, что они были дома. Она слышала за дверью шаги и приглушенные голоса.

«Значит, не хотят видеть, не желают мириться», — с горькой обидой подумала про себя женщина и, понурив голову, медленно ушла. Больше никаких попыток наладить отношения, написать или позвонить, с семьей сына она не предпринимала, ее гордость и обида были сильнее.

Лишь спустя два долгих, пустых и тихих года, через общих знакомых, Анна Петровна случайно услышала о том, что у Артема и Ольги родился мальчик, сын. Женщина в глубине души надеялась, что теперь-то они ей обязательно позвонят, сделают вид, что ничего страшного не произошло, и великодушно пригласят в гости, позволят посмотреть на внука. Однако этого чуда так и не случилось. Молодые родители, помня каждое жестокое слово, больше не хотели ничего общего иметь с Анной Петровной, оградив свою новую, полную гармонии семью и двоих детей от ее разрушительного влияния. Они выбрали свой покой и счастье.