Тeнь aпeльcинoвых цвeтoв
Двери операционной распахнулись с тихим, влажным вздохом, выпустив его в стерильную прохладу коридора. Лев Вышинский выкатился наружу, пошатываясь, как последний пьяница на отшибе города. Он оперся о холодную шершавую стену, чувствуя, как предательски дрожат его руки, забинтованные в усталость, и ноги, ставшие ватными от двенадцати часов немыслимого напряжения. Он не чувствовал ни ног, ни рук — лишь глухую, гулкую пустоту в черепе, где еще несколько минут назад бушевала буря концентрации, адреналина и холодного, безжалостного расчета.
Он вытащил его. Дважды. Два раза сердце молодого мужчины, изуродованное в кровавой мясорубке ДТП, замирало, и дважды Лев заставлял его биться вновь, сжимая в ладонях горячий, скользкий комок плоти, читая на мониторах безжалостную прямую, крича скальпелю и судьбе: «Нет!» Он победил. Но цена победы — полное опустошение. Ему хотелось рухнуть прямо здесь, на потрепанный, в пятнах антисептика линолеум, свернуться калачиком и провалиться в бездонный, черный, без сновидений сон.
Он прислонился спиной к шершавой, прохладной стене, прикрыл веки. Под ними плясали багровые пятна, вспышки скальпелей и ровная, зовущая линия кардиограммы. Казалось, он не сдвинется с этого места никогда. Но внутренний мотор, годами приученный к дисциплине, через несколько минут заурчал снова. Он оттолкнулся от стены и, шаркая ногами, поплелся в ординаторскую, где его ждал стакан горького, обжигающего кофе — единственный друг в этот час.
Спустя пару часов он вышел за ворота больничного городка. Две чашки кофе сделали свое дело: острая усталость отступила, сменившись знакомой, фоновой измотанностью, его вечным спутником. Воздух, уже не пахнущий хлоркой и лекарствами, а напоенный ароматом нагретой за день листвы и далекого дождя, показался ему пьянящим нектаром.
Прямо от ворот, как зеленая, таинственная артерия, уходила вглубь квартала небольшая аллея. Лев никогда по ней не ходил — всегда мчался на машине, сломя голову, вечно куда-то опаздывая. Но сегодня что-то щелкнуло внутри. Лучи заходящего солнца, низкие и длинные, пробивались сквозь густую листву, раскидывая по асфальту живой, трепещущий узор из света и теней. Он был похож на гигантский камуфляж, на золотую парчу, брошенную к его ногам. И ему захотелось, как мальчишке, пройти по этому узору, ощутить на лице тепло уходящего дня. Все равно его ждала лишь пустая, безмолвная квартира, где даже пылинки застыли в ожидании, что так никого и не дождутся.
Лев медленно зашагал по аллее, вдыхая полной грудью, с наслаждением ощущая, как летняя нега заполняет каждую клетку его изможденного тела. Тополиный пух уже отшумел свои метели, уступая место густому, медовому запаху лип. Лето перевалило за экватор, и где-то там, на горизонте, манил отпуск. А сегодня он был победителем. Он отвоевал у косаря в балахоне еще одну жизнь.
На одной из скамеек, залитая золотым сиянием, сидела девушка. Силуэт в светлом, летящем платье, склонившийся над книгой. Лучи солнца поджигали рыжие пряди ее волос, разгораясь на них тысячами медных искр. Они падали на страницы, закрывая ее лицо огненной завесой. И ему, внезапно, до физической боли, захотелось увидеть, что скрывается за этим живым заревом.
Он подошел почти вплотную. Она была поглощена чтением, не замечая его. Казалось, весь мир для нее свелся к строчкам на бумаге.
«Интересная книга?» — голос его прозвучал хрипло, простужено после часов молчания.
Девушка не подняла головы, дочитав абзац. Затем медленно, с какой-то трогательной бережностью, закрыла книгу, заложив страницу пальцем. Лев наклонился, чтобы прочесть название вверх ногами.
«Дорогой мой человек», — прочел он вслух.
Только тогда она подняла на него глаза. И Лев ахнул внутренне. Лицо, усыпанное россыпью золотистых веснушек, как будто кто-то щедрой рукой бросил на него горсть крошечных солнц. Большие, бездонные глаза цвета горького шоколада, опушенные густыми ресницами. Пухлые, яркие губы, приоткрытые в легком удивлении. Она была не просто мила. Она была воплощенной свежестью, юностью, самой жизнью, которую он только что отстаивал под яркими лампами операционной. «Золотая», — пронеслось у него в голове.
«Медициной увлекаетесь или автор нравится?» — спросил он, пытаясь скрыть внезапную взволнованность под маской профессионализма.
«Подала документы в медицинский», — ответил она. Голос оказался низким, немного хрипловатым, неожиданным для ее хрупкого облика.
«Тогда мы с вами почти коллеги». Лев не смог сдержать одобрительной улыбки и присел на край скамейки.
«А вы врач?» — ее черные глаза вспыхнули живым, неподдельным интересом.
«Хирург».
«Вы?» — она откровенно удивилась, оглядев его с ног до головы.
«А что вас так удивило? Не похож? Или в вашем представлении все хирурги — седые мамонты с вечной гримасой презрения к миру сему?»
Пухлые губы дрогнули, растянулись в улыбке, и все веснушки на носу смешно сгруппировались вместе.
«А какой именно хирург?» — поинтересовалась она, и он понял, что имеет дело не с наивной простушкой.
«Похвально, что вы разбираетесь в нюансах. Хотелось бы сказать, что пластический. Это звучит куда престижнее и романтичнее. Увы, я обычный, приземленный хирург. Кто-то же должен резать аппендициты и выковыривать камни из желчных протоков».
Она рассмеялась. Смех ее был похож на перезвон хрустальных колокольчиков, на журчание ручья — чистый, искренний, заразительный.
И почему-то ему дико захотелось покрасоваться перед ней, предстать не уставшим работягой, а этаким рыцарем скальпеля, повелителем жизни и смерти. И Лев пустился в рассказы. О буднях, лишенных книжной романтики, о грузе ответственности, который давит на плечи каждую секунду. О том, что операционный стол — это самое настоящее поле боя с его тактикой, стратегией и неизбежными потерями. Он упомянул и сегодняшний случай, приукрасив его, вплетая в повествование вымышленные слезы жены и детей пациента, их надежду, их отчаянные мольбы.
Девушка сначала слушала его с легкой настороженностью, но постепенно ее взгляд наполнился нескрываемым восхищением. И под этим взглядом Лев и вправду почувствовал себя героем, полубогом в белом халате. Он понимал, что несет чушь, что заносится, но остановиться уже не мог. Ему безумно хотелось нравиться этой золотой, пахнущей солнцем и надеждой девочке.
«Вы спасли человеку жизнь и говорите об этом так… буднично?» — спросила она серьезно.
«Это моя работа. Каждый день — риск. Самый простой случай может обернуться трагедией в секунду». Он поймал себя на том, что смотрит ей прямо в глаза, тону в них. «А вы? Каким врачом мечтаете стать?»
«Я пока не решила. Нужно для начала поступить», — она бросила взгляд на часики на тонком запястье и вдруг резко вскочила. «Ой, я опаздываю!» — в ее глазах метнулся испуг, совсем детский, неподдельный.
«У ворот стоит моя машина. Пойдемте, я отвезу вас, куда скажете», — предложил Лев, поднимаясь.
По дороге она рассказывала, торопливо и сбивчиво. Живет с тетей Тоней, сестрой матери. У тети есть пес — старый, дряхлый спаниель по имени Вермут. Так назвал его еще тетин муж, покойный. У тети болят ноги, гулять с Вермутом — ее, Стеши, обязанность. А Вермут старый, терпеть не может, и если не вывести его вовремя — случится катастрофа. Убирать которую придется ей.
«Тетя вредная?» — уточнил Лев.
«Тетя Тоня? Да что вы! Она добрейшей души человек. Она взяла меня к себе, хотя у нее самой и ноги больные, и давление скачет».
«А откуда вы? Из области?»
«Я тут всю жизнь. Когда я в пятом классе училась, мама умерла. У нее болел живот, она все тянула, не шла к врачу. Я пришла из школы, а она на полу без сознания. Вызвала «скорую». У нее лопнул аппендикс, начался перитонит». Девочка говорила ровно, без дрожи в голосе, словно зачитывала давно заученный, чужой текст. «Отец после этого запил. Через полгода его насмерть сбил автобус. Случайно или нет — не знаю. Вот. Так я и живу с тетей».
Стеша выпорхнула из машины и помчалась к подъезду, оборачиваясь на бегу. Лев помахал ей ей рукой, и в следующее мгновение она исчезла в темном провале doorway.
Оставшись один в салоне, Лев мгновенно перестал чувствовать себя героем. Он снова стал просто Львом Вышинским, усталым, одиноким хирургом, у которого за душой лишь пачка больничных счетов и тишина в трехкомнатной клетке на окраине. Ему стало до боли жаль ее. Хорошая девочка. Правильная. Сильная. Совсем юная, а уже хлебнула столько горя. Он завел мотор и уехал, увозя с собой образ ее веснушчатого лица и запах свежести, который она оставила в машине.
Прошел месяц. Лев Геннадьевич Вышинский, вернувшийся из короткого отпуска, шел по больничному коридору, насвистывая что-то бессмысленное под нос. Впереди молодая санитарка мыла пол, двигаясь плавными, размашистыми движениями швабры. Из-под белой шапочки выбилась и упала на щеку непокорная прядь рыжих волос. Что-то кольнуло Льва в сердце, что-то знакомое, давно забытое. Пациентка? Родственница? Он замедлил шаг.
Девушка выпрямилась, чтобы отодвинуть ведро, и подняла голову.
Это была она.
«Вы? Здравствуйте!» — в ее бездонных черных глазах вспыхнули искры радости и того самого восхищения, которое он так ярко помнил. Он вспомнил ее, хотя имя вылетело из головы.
«Здравствуй. Ты вроде собиралась учиться, а не полы мыть?» — спросил он и сам удивился, почему сразу перешел на «ты». «Или тут кто-то из родных?» — он вспомнил ее историю и мысленно пнул себя за бестактность.
«Поступила. Решила подработать до начала учебы», — просто ответила она, не смутившись.
«Что ж, правильно. Медицину нужно постигать изнутри, с самых низов. Может, посмотришь на все это и передумаешь связывать жизнь с врачеванием. А кем хочешь стать? Уж не хирургом ли?»
«Посмотрим», — она пожала тонкими плечами, а Лев вдруг поймал в памяти ее имя — Стеша.
«Рад тебя видеть», — кивнул он и пошел дальше по коридору, чувствуя на спине ее взгляд. Его походка стала упругой, немного развязной, по-хозяйски уверенной.
С тех пор он ловил себя на том, что, идя по отделению, невольно ищет глазами рыжую головку в белоснежной шапочке. А найдя, всегда останавливался, чтобы перекинуться парой ничего не значащих фраз.
Как-то раз он увидел ее возле двери ординаторской. Она явно ждала его, переминаясь с ноги на ногу.
«Я сегодня последний день работаю. Через три дня — первая пара», — сказала она и густо покраснела. От этого веснушки на ее носу и щеках стали темнее, проступили ярче, словно их посыпали корицей.
«Значит, не передумала?» — он улыбнулся. «Давай отметим твой последний трудовой день. Заодно и поступление. Идет? Жди меня здесь, не уходи. Хорошо?»
Стеша лишь закивала, улыбаясь и краснея еще пуще.
Когда два часа спустя Лев спустился в холл, она сидела на стуле у лифта и вскочила при его появлении, снова вся вспыхнув. Они вышли вместе, и ему было плевать, кто их видит. Она больше не санитарка. Она студентка. Коллега.
Они поужинали в маленьком кафе, где пахло жареным луком и зеленью, потом гуляли по набережной. Огни города дрожали в темной воде, как расплавленное золото.
«Ты не торопишься? А тетя?» — спросил Лев.
«Тетя уехала к подруге в Псков. А Вермут… Вермут неделю назад умер. Он был очень старый. Тетя и уехала, чтобы не плакать тут. Ей все кажется, что она слышит его лай», — Стеша вздохнула, и ее лицо на мгновение стало печальным.
«Тогда поехали ко мне. Если честно, ноги уже отваливаются. Ты пила когда-нибудь настоящее французское вино? Нет? Это надо срочно исправить», — предложил он и вдруг заволновался, испугавшись отказа.
Но Стеша молча кивнула.
«Извини, я не ждал гостей, тут немного… творческий беспорядок», — предупредил он, впуская ее в квартиру. Она пахла ночным городом, духами с ароматом апельсинового цвета и чем-то еще неуловимо молодым и свежим. «Осваивайся, а я на кухню, что-нибудь изобретем».
Он достал из холодильника остатки ростбифа из дорогого ресторана, овощи для салата и бутылку розового вина с элегантной этикеткой.
«А где ваша жена? В отъезде?» — раздался с порога ее голос, легкий, с едва уловимой ноткой насмешки.
Лев, мывший помидор, обернулся. Она стояла в дверном проеме, опершись о косяк, и смотрела на него своими бездонными глазами.
«Моя жена ушла от меня. Ей надоело, что меня никогда нет дома. Даже в выходные. Она звонила по ночам в отделение, проверяла, не вру ли я насчет дежурств. Мы постоянно ссорились. Сначала я переживал. Не хотел идти в эту пустую квартиру, сутками пропадал в больнице, спал в ординаторской. А потом… привык. Юридически мы еще не разведены». Он вздохнул. «Поможешь? Я в готовке полный ноль».
«А мясо?» — она кивнула на ресторанный контейнер.
«Из «Гавроша», — честно признался он, хотя сначала хотел соврать.
Они вместе накрывали на стол, нарезали салат, их руки постоянно сталкивались, и от каждого прикосновения по спине Льва бежали мурашки. Они смеялись над его неумелостью, и смех скрывал смущение. Потом пили вино, холодное, с терпким послевкусием, и наперебой рассказывали что-то, боясь неловких пауз, заполняя пространство между собой словами.
Раздавшийся вдруг звонок мобильного разрезал эту идиллию, как нож. Лев ушел говорить в гостиную. Вернулся через несколько минут, бледный, с каменным лицом.
«Меня срочно вызывают. Массовая авария. Весь хирургический корпус подняли по тревоге». Он смотрел на нее, на ее растерянное, внезапно испуганное лицо. «Ложись спать. Постельное белье в шкафу в прихожей. Дождись меня. Хорошо?»
Он не дождался ответа, уже натягивая куртку. Дверь захлопнулась.
Его привезли в ад. Несколько искореженных машин, десяток изуродованных тел. Он оперировал всю ночь, автоматом, на чистом профессионализме и воле, отсекая мысли о том, что ждет его дома. О ней.
Под утро, когда самый страшный накал прошел, он выскользнул из больницы. Впервые за много месяцев он спешил домой. Не в пустую квартиру, а туда, где его ждали. Он уже представлял себе, как тихо откроет дверь, найдет в полумраке спальни спящую Стешу, увидит ее рыжие волосы, раскиданные по его подушке, вдохнет ее теплый, сонный запах. Как осторожно прикоснется к ее щеке… Сердце сжималось в груди от щемящего, почти болезненного предвкушения счастья.
Он влетел в подъезд, перепрыгивая через две ступеньки, не в силах ждать лифта. Осторожно, стараясь не шуметь, вставил ключ в замок и вошел.
Из кухни доносился знакомый шум: льющаяся вода, звон посуды. Он ухмыльнулся: готовит завтрак. Скинув ботинки, он босиком прошел по коридору и замер в дверном проеме, наткнувшись взглядом на спину в знакомом до боли розовом халате в цветочек, на светлые волосы, собранные в небрежный пучок.
Она обернулась, держа в руке сковородку, и улыбнулась ему усталой, бытовой улыбкой.
«Привет, — сказала Кира буднично, словно они расстались вчера вечером. — Блины. Ты, наверное, голодный как волк. Что там случилось? Опять ДТП?»
Лев онемел. Его взгляд метнулся по кухне, выискивая следы другого присутствия — второй чашки, забытой заколки, хоть чего-то.
«Ты кого-то ищешь?» — спросила она с наигранной невинностью, и в ее глазах заплясали знакомые ехидные чертики.
«Нет, но… Как ты сюда попала?»
«Она ушла, — Кира положила сковородку и посмотрела на него прямо, без улыбки. — Не бойся, я не устраивала истерик. Хотя, должен признать, вкус у тебя… специфический. Не слишком ли она молода для тебя, Лев?»
«Зачем ты приехала?» — он еле сдержался, чтобы не закричать, чтобы не схватить ее за плечи и не вытолкать вон.
«Я вернулась домой. Мы все еще муж и жена, забыл? Я соскучилась. Поняла, что не могу без тебя. Я все это время была одна, честно. И потом… у ребенка должен быть отец. Давай попробуем все начать сначала».
«Какой ребенок?» — Лев почувствовал, как по его позвоночнику, позвонок за позвонком, медленно и неотвратимо проползает ледяная змея. «О чем ты?»
«Я беременна, Лев. — Она не отводила взгляда, ловя каждую его эмоцию. — Почти четвертый месяц».
«Ты… говоришь правду? — Его голос звучал хрипло и чуждо. — Насчет беременности? Почему сразу не приехала? Тебя не было три месяца!» Ему вдруг стало невыносимо тяжело, словно на плечи ему взгромоздили гранитную глыбу, которую он теперь обречен нести всю оставшуюся жизнь.
«Сначала думала — задержка. Боялась сглазить, ошибиться. Потом боялась, что будет выкидыш… вот и приехала, когда риск миновал. Ты не рад?» — в ее голосе прозвучала мольба, которую он ненавидел.
«А токсикоз? — пытался он уцепиться за соломинку, поймать ее на лжи. У них ничего не получалось четыре года. — Ты не выглядишь как страдалица».
«Меня ужасно тошнило первые недели, сейчас прошло. — Она говорила, словно оправдываясь. — Я так хотела тебе сказать… Я звонила в отделение перед дорогой, мне сказали, что у тебя нет дежурства…»
«Ничего не изменилось, Кира. Я все тот же хирург. Все так же пропадаю на работе, все так же приползаю ночью без сил. Я сегодня всю ночь резал людей. Через неделю ты не выдержишь и начнешь очередной скандал о том, как я уничтожаю твою жизнь…»
«А она? — перебила его Кира, и ее голос зазвенел. — Та девочка? Она не устраивает скандалов? Или еще просто не поняла, что значит быть женой хирурга? Жить в постоянном ожидании? Быть второй, третьей, последней в списке его приоритетов после работы и чужих людей?» — Голос ее сорвался, выдав страх и неуверенность.
«У тебя, кстати, чисто. Она что, убиралась? Ты ведь не умеешь даже пыль вытирать», — сменила она тему, уже более спокойно.
«У меня была адская ночь. Я прилягу», — бросил Лев и, не глядя на нее, прошел в спальню.
В углу, на его стороне кровати, лежал скомканный плед. Он машинально взял его, чтобы накрыться, и замер. От пледа исходил едва уловимый, но абсолютно отчетливый запах. Тот самый — апельсинового цвета и ночного города. Запах Стеши. Он прижал ткань к лицу, глубоко вдохнул и застыл, чувствуя, как по его спине бегут ледяные мурашки и комок непролитых слез застревает в горле.
Он хотел этого ребенка. Ждал. Молился. И вот теперь Кира вернулась и принесла ему эту новость, эту долгожданную весть. Но вместо радости он чувствовал лишь тяжесть и горечь. Выбора у него не было. Он его уже сделали за него. Ребенок будет. Он не сможет его бросить. Он врач, он знал, что Кира не станет врать о таком — это легко проверить. А Стеша… Золотая девочка. Несбывшаяся мечта. Она и правда слишком молода для него. Для его жизни, его проблем, его багажа. И все равно… щемяще, до физической боли жаль.
Он увидел ее еще один раз. В его дежурство «скорая» привезла пожилую женщину с ущемленной грыжей. Операция была несложной, почти рутинной. Когда он вышел из операционной, снимая шапочку, к нему подбежала знакомая рыжеволосая девушка в форме студентки-медсестры. Сердце у него на мгновение подпрыгнуло к самому горлу, готовое вырваться наружу криком надежды и радости. А потом рухнуло в бездну, оставив в груди леденящую, абсолютную пустоту.
«Вы? — сказала Стеша. Специально или нет, но она снова говорила ему «вы». — Как тетя Тоня?» Лицо ее было бледным, даже веснушки почти не выделялись. Лишь огромные черные глаза горели, как раскаленные угли, прожигая его насквозь, смешивая боль, упрек и вопрос.
«Все хорошо. Ее уже переведут в палату. Можешь навестить ее. Скажи, я разрешил».
Он медленно пошел по коридору, чувствуя на своей спине ее взгляд — тяжелый, прощальный, навсегда отрезающий его от того летнего вечера и аллеи в золотых пятнах. Через час он должен был отвезти Киру на УЗИ. Сегодня он узнает, сын у него будет или дочь. И сейчас это было единственное, что имело значение. Кроме, разве что, удачи в операционной. Все остальное — лишь тень апельсиновых цветов, сладкий и невозможный сон.
0 коммент.:
Отправить комментарий