— Не смей, — Людмила услышала голос недавно погибшего брата, — Люся, ты должна жить теперь ради нас двоих!

— Не смей, — Людмила услышала голос недавно погибшего брата, — Люся, ты должна жить теперь ради нас двоих!

— Не смей, — Людмила услышала голос недавно погибшего брата, — Люся, ты должна жить теперь ради нас двоих! Если ты сейчас сделаешь эту глупость, мы с тобой никогда не встретимся! Твоя душа не обретет покой, она будет скитаться между небом и землей. Люся, живи!

Была Радоница, и Людмила с Игорем, как обычно бывало в этот день, выезжали на небольшой поселковый погост, чтобы навестить усопших родственников. Дочку брали с собой всегда. Люда хотела, чтобы девочка помнила своих бабушек и дедушек. Прошлые годы все было хорошо, а в этот раз Лина неожиданно заартачилась:

— Не хочу я туда, сами поезжайте! Думаете, я хочу часа два бродить среди крестов и могил? Нет уж! Чего вы туда таскаетесь постоянно? Что там делать?

Людмила вздохнула. В последнее время с дочерью она никак не могла найти общий язык. Обычно в такой день Лина никогда не протестовала, спокойно с мамой и папой ездила на погост, смиренно слушала рассказы из жизни усопших предков, которые рассказывала мама. Но теперь, когда ей исполнилось пятнадцать, переходный возраст взял свое, и характер девочки резко испортился. Лина начала пререкаться, спорить с родителями, высказывать недовольство. Особенно это касалось всякого рода религиозных аспектов.

Лина абсолютно неожиданно отказалась носить крестик и объявила себя неверующей. Людмила расстроилась: разве так можно? Люда была женщиной набожной, в спальне, подальше от лишних глаз, хранила икону Божьей матери и утверждала, что она — оберег семьи. Отец Лины, Игорь, предпочитал соблюдать нейтральную позицию. Но всегда, когда Лина начинала демонстративно богохульствовать, он тут же вставал на сторону супруги и с осуждением смотрел на дочь и требовал:

— Лина, немедленно прекрати! Это что за выходки? Ты себе что позволяешь? Запомни, в приличном обществе такие разговоры недопустимы. Ты можешь своими высказываниями оскорбить чувства окружающих!

— А чего я сказала? — фыркала Лина, — на самом же деле так и есть. Религия — это опиум для народа. Нам так учитель истории говорил.

Вот и перед отъездом на кладбище Лина опять нагрубила родителям. Людмила велела дочери собираться, а Лина высказалась:

— Никуда я не поеду! Чего вы ко мне пристали? Не испытываю я удовольствия от созерцания старых крестов и черных от времени памятников! Надоели!

— Раз в год можно бы и уважить родителей, — заметила Людмила, стараясь говорить как можно мягче, — можно подумать, мы тебя каждый день заставляем ходить на кладбище! К тому же, ушедшие родственники были бы очень рады. Бабушки, дедушки, твой дядя...

— Им уже давным-давно на все побоку, — засмеялась Лина, — они же умерли! А после смерти ничего нет, только пустота. Это я в одной книге прочитала. Ни рая, ни ада, только темнота и пустота. А все эти души и призраки — чушь собачья. Еще тратить на поездки эти время…

Людмила, у которой на этот счет было свое мнение, стала думать над тем, как действеннее донести его до дочери. Когда-то она и сама не верила ни во что потустороннее: ни в загробную жизнь, ни в призраков, ни в существовании души. Но после одного трагического случая, произошедшего в ее жизни, когда она была еще совсем молодой, мировоззрение Людмилы подверглось жесткой трансформации. И потому, выдержав долгую паузу, она с горечью посмотрела на дочь. В памяти Людмилы всплыли болезненные воспоминания.

— А ведь я его видела, вот прямо как тебя, - сказала она тихо, нараспев, — он стоял и смотрел на меня, а потом протянул руку.

— Кто? — не поняла Лина.

Людмила с трудом проглотила вставший в горле ком.

— Брат, — пояснила она, — мой родной брат, Саша. Он явился мне спустя сорок дней после своей смерти.

Людмила еще никому не рассказывала эту историю. Даже муж не знал о том, что пережила она тогда, двадцать лет тому назад, той страшной весной. Людмила хотела, чтобы воспоминания исчезли из ее памяти, чтобы их больше не было, но они то и дело возвращались к ней, бередя старые раны. Со временем она научилась жить с ними, принимала их с благодарностью и смирением. Но никогда и ни с кем не делилась ими, вплоть до этого самого дня.

— Саша погиб, когда нам обоим было по семнадцать лет, — начала дрожащим голосом свой рассказ Людмила, — мы были близнецами, родились с разницей в пятнадцать минут. Он всегда был привязан ко мне, а я — к нему. Мы даже думали одинаково. Но однажды... кажется, это случилось в субботу...

***

Стояла теплая, даже жаркая середина весны. Саша возился во дворе, пытаясь починить свой мотоцикл. Солнце нещадно пекло его голову, и по перепачканному маслом лицу парня струился пот. Нужно было успеть до вечера: в деревенском клубе, расположенном за двадцать километров, намечалась дискотека. А какая дискотека без мотоцикла? Не идти же, в самом деле, туда пешком! И потому, орудуя гаечным ключом и отверткой, Саша отчаянно пытался отремонтировать карбюратор своего «Восхода».

— Вот же гадость, — выругался он, отбрасывая инструменты в сторону, — пакость ты эдакая! Знал бы, не покупал эту гниль. Говорил же мне Пашка: « Бери «Иж»! Так нет, надо же было не послушаться!

Он еще долго материл неисправный мотоцикл на чем свет стоит, проклиная его самыми последними словами.

— Что, не идет дело? — спросила его вышедшая на шум сестра, Люся, — давай обольем его бензином и подожжем. Вот весело будет!

— Только и стоило, — мрачно согласился Саша, вытирая руки, — зря взял, конечно! Повелся на россказни, развесил уши!

И тут лицо его неожиданно просияло, на губах заиграла радостная улыбка. Его осенила прекрасная идея.

— Слушай, Люсь, — вкрадчиво начал Саша, с мольбой глядя на сестру, — ты не дашь мне свой велосипед сегодня? Сегодня в Денисовке дискотека намечается, а как туда попасть без колес? Не пешком же...

— Ну уж нет, — с ходу отрезала Люся, — велик не дам, даже не проси. Мы сегодня с подружками едем кататься на дамбу!

— Ну чего тебе, обломится что ли? — настаивал Саша, — завтра покатаетесь... Люсь, ну пожалуйста! Ну, зазноба у меня там, Ленка, ты же прекрасно знаешь! Люська, ну хочешь, на колени встану?!

— Нет, — упорствовала Люся, — ты мне его сломаешь! Он же почти новый!

Саша терпеливо вздохнул.

— Не припомню, чтобы я когда-либо ломал твой велосипед, — заметил он, — а вот чинил в прошлую пятницу, когда ты колесо проколола! А до этого сколько раз тебе цепь подтягивал и подшипники менял? Неужели забыла? Людмила, долг платежом красен.

Люся обиженно надула губы — брат был прав.

— Люся, сестренка, — взмолился Саша, — а я тебе за это конфет куплю, «птичьего молока»! Ты же любишь его? А хочешь, шоколадку, большую? Или косметику какую притараню, у меня у одноклассницы недавно отец из-за границы приехал, привез ей всяких помад и теней. Я бы с ней договорился как-нибудь... Ну, Люся...

Люся едва не сдалась, но из-за своей врожденной вредности решила идти до конца. Погода стояла хорошая, и провести время с подружками для нее было важнее, чем съесть кило конфет или накраситься импортной косметикой.

— Нет, — сказала свое последнее слово Люся, — велосипед я тебе не дам, и не проси. Все, Сашка, разговор окончен!

Люда ушла в дом, оставив брата наедине с его многострадальным мотоциклом. Саша, с досады пнув его по колесу, отправился к соседу. Это был его последний шанс попасть на дискотеку.

***

Сосед к предстоящему вечернему мероприятию готовился основательно. Он уже успел надраться. Сашка расстроился: видимо, сегодня попасть в клуб ему не удастся.

— А без этого никак нельзя? — спросил Саша, наблюдая как сидевший за рулем своей "Волги" Пашка отхлебывает из бутылки, — сейчас налакаешься и попадем в переплет. Паш, брось бутылку!

Пашка, сделав изрядный глоток спиртного, протянул бутылку Саше, но тот отказался.

— Ты как будто вчера родился! Кто же ездит трезвым на дискотеку? — засмеялся Пашка, выпив еще, — это же для поднятия настроения, не более. Да ты не боись, я уже третий год за рулем, и не в таком состоянии гонял. Я свое дело знаю! Садись, не боись!

— Да подожди ты, — отмахнулся Сашка, — дай мне хотя бы умыться и переодеться! Есть же еще время. Дискотека через два часа. Как думаешь, на машине быстро доберемся?

— А то, — хмыкнул Пашка, — это же зверь, а не машина! Давай, шевели нитками тогда. Иди марафет наводить, а я пока машину помою. Запылилась, родимая. Я же вчера на мельницу гонял, ячмень в мешках брал.

Сашка пошел переодеваться. Собрался быстро, вернулся к соседу во двор уже через сорок минут. Пашка к этому времени уже на ногах не держался. Сашка разозлился:

— Просил ведь тебя не пить! Как мы поедем?! Пашка, ну что ты за человек? Зачем ты вообще за бутылку схватился?

— Не боись, сказал же, — усаживаясь за руль, хмыкнул Павел, — давай гнездись. Трогаем!

Из поселка парни выехали уже через четыре минуты. Пашка ехал «по задам», по проселочной дороге. Сашка нервно поглядывал в окно — у него было какое-то непонятное, щемящее чувство тревоги. Пашка, что-то насвистывая себе под нос и изредка прикладываясь к бутылке, прибавил еще газу, и машина, взревев как раненый зверь, ускорила свое движение по ухабистой дороге. Долговязый Сашка то и дело подпрыгивал на кочках, стукаясь макушкой о потолок «Волги».

Деревья, которые до этого мелькали за стеклами, теперь сливались в одну сплошную темную полосу. Пашка лихо крутил руль, заставляя "Волгу", метаться по дороге, скрипя рессорами. Она буквально перелетела через лужу, подпрыгнув на очередной неровности и с грохотом приземлилась на землю. Пашку это изрядно развеселило, а вот Саша побелел, словно мел.

— Ты ненормальный, что ли? — выдохнул он, толкнув друга в плечо, — ты же нас угробишь! Чего творишь-то?

Пашка, заулюлюкав как индеец, показал ему язык.

— Не дрейфь, салага, — выкрикнул он, — оставлю тебя в целости и...

Он не договорил. «Волгу» вдруг кинуло влево так, что она едва не перевернулась, и Пашка, вместо того чтобы нажать на тормоз, перепутал педали и вдавил газ до отказа. Машина устремилась к стоявшему на обочине огромному дубу и с размаху врезалась в его могучий ствол. От страшного удара перед машины смялся, словно консервная банка. Саша сначала почувствовал страшную боль во всем теле, затем она вдруг отступила, и ему сделалось необычайно легко. Переведя мутнеющий взор влево, он увидел друга и попытался дотронуться до него, но рука отказалась его слушаться.

— Пашка... — прохрипел Саша, прежде чем уйти во тьму.

Он закрыл глаза и замер навсегда.

***

Сашу хоронили в закрытом гробу. Тело парня сильно пострадало, и родители не хотели, чтобы их любимого мальчика друзья, соседи, родственники запомнили…таким. Пашке повезло больше: врачи провели ему операцию и заверили родителей, что рано или поздно с их сыном все будет в порядке. Пока, правда, виновник аварии в себя не пришел, поэтому никак не мог присутствовать на церемонии прощания с другом.

Родители Саши были безутешны. Его мать, Наталья, совсем еще молодая женщина, за одну ночь полностью поседела, и лицо ее покрылось глубокими морщинами. А Федор, отец Сашки, как будто потерял дар речи и все время курил, растирая по лицу слезы. Изменилась и Люся: осознав тот факт, что брата больше нету в живых, она до крови искусала себе руки, проклиная себя за последний разговор с Сашей.

— Это я виновата, я! — рыдала Люся, царапая себе лицо ногтями, — это все из-за меня! Надо было дать ему этот велосипед, а я не дала! Будь я проклята за это! Лучше бы и мне сгинуть! Сашкаааа…

Наталья, боясь потерять еще и дочь, ласково успокаивала ее, гладя по спине и волосам.

— Ну будет тебе, Люсенька, — шептала она, едва сдерживая слезы, — никто не виноват, просто так вышло… Ну, полно тебе убиваться. Чему быть, того не миновать — так люди говорят. Саша теперь на небесах, ему там лучше, чем здесь. Там нет ни боли, ни зла, одна только благодать...

— Ты врешь! — зашипела Люся, оттолкнув мать, — нет никаких небес! Ничего нету! Только смерть и боль! Саша теперь в могиле, гниет в гробу и все из-за меня!

Наталья попыталась было удержать дочь за руку, но та вырвалась и убежала. Заперев за собой дверь своей комнаты, Люся бросилась на кровать и зарыдала. Так проходили ее дни — безрадостные, полные тоски и боли по ушедшему брату.

Прошли сороковины. Родители Пашки так за поступок сына и не извинились. Мать водителя несколько раз, встречая Наталью на улице и, норовя вцепиться ей в волосы, голосила:

— Угробил Сашка твой моего сыночка! Во что он его превратил? Конечно, тебе хорошо, закопала и не мучаешься. А мне что прикажешь делать? Будешь вместо меня за инвалидом ухаживать?!

Соседи позиции матери Пашки не поддерживали. Алевтине многие говорили в лицо:

— Да как тебе не совестно, Аля! Как тебе вообще стыда хватает на Наташу нападать? Твой сын жив, рано или поздно на ноги встанет, а её ребёнка больше нет. Она его никогда не увидит! И виноват в этом твой Пашка. Такой молодой - и уже алкоголик! Что мало, он горя нам принёс? Мало дебоширил по ночам, стёкла бил? Скандалит твой сынок, а не спит вся улица! Не смей на Наталью нападать! Скажи спасибо, что легко отделались. Надо было Пашку твоего в тюрьму посадить!

За сорок дней Наталья и Федор немного свыклись с потерей, приняли ее и учились жить заново. Наталья собрала всю одежду и прочие вещи Сашки и отнесла их в храм, откуда их должны были передать нуждающимся. Федор, отремонтировав мотоцикл Саши, подарил его сыну своего друга.

— Пусть он послужит тебе так, как служил Сашке, — напутствовал Федор, передавая технику, — вспоминай его, когда будешь кататься.

Одна лишь Люся не могла смириться с тем, что произошло и продолжала винить себя в смерти брата. Тоска ее была такой черной, что Люся перестала видеть краски мира: для нее все было выкрашено в какой-то тусклый серый цвет, словно жизнь ее превратилась в старое черно-белое кино. Люся планировала отчаянный шаг, грезила о нем, думала ежесекундно. Она отвергала жизнь ее радости и заботы. Костлявая тянула к ней свои руки, и Люся была готова броситься в ее объятия.

***

Люся твердо решила: в свой восемнадцатый день рождения она уйдет из жизни. Едва только этот самый день наступил, Люся тайком пробралась на кухню и стащила оттуда аптечку. Наталья после смерти Саши мучалась от бессонницы и головных болей, так что знакомый врач прописал ей сильное снотворное. Люся намеревалась воспользоваться им, для того, чтобы уснуть и не проснуться, хватило бы и пяти таблеток. Для усиления эффекта Люся хотела запить их алкоголем и потому прихватила еще бутылку отцовской «заначки».

Все было готово. Устроившись на окне, Люся высыпала из пузырька таблетки и некоторое время любовалась ими, словно драгоценными камнями. Потом сделала небольшой глоток из бутылки. Она впервые пила крепкое спиртное, и оно больно обожгло ей гортань. Тянуть было нельзя, день рождения уже час как наступил. Ровно шестьдесят минут она была совершеннолетней.

— Что ты делаешь? — вдруг послышался тихий голос, — зачем тебе это? Брось! Оставь!

Люся от неожиданности и испуга едва не выронила бутылку. Перед ней, совсем рядом, так, что можно было протянуть руку и коснуться, стоял ее брат, Саша. Он казался живым, но от бледной кожи его исходило таинственное свечение. Люся не могла поверить своим глазам.

Поначалу Люся подумала, что от крошечного глотка крепкого спиртного она опьянела. Девушка зажмурилась, посчитала до десяти и вновь открыла глаза. Брат стоял на том же месте. Люсе стало страшно, впервые за всю жизнь она испытывала такой животный, наверное, ужас. Сашка не исчезал, он стоял и в упор смотрел на сестру.

— Если ты сделаешь это, мы никогда не встретимся, — сказал Саша, кивком головы указав на таблетки и бутылку, — мы окажемся в разных местах, и я ничем не смогу тебе помочь.

— Как ты... оказался здесь? — наконец выдавила из себя Люся, — ведь ты умер!

— Да, умер, — горько улыбнулся брат, — так получилось. Но это не мешает мне присматривать за тобой. Я почувствовал, что ты собираешься сделать кое-что нехорошее. Отпросился совсем ненадолго. И потому я здесь, рядом… Для того, чтобы тебе помешать.

Люся вытянула руку и прикоснулась к брату. Пальцы ее не ощутили ничего, кроме прохладного воздуха. Саша был бесплотен.

— Это я виновата в том, что ты умер, — пробормотала Люся, опустив глаза, — если бы я тогда дала тебе велосипед... Я думала о том, что ты умер, так и не простив меня за это… И мне было так плохо, так плохо... Скажи, ты ведь пришел, чтобы простить меня?

— Нет, — улыбнулся Саша, — мне не за что прощать тебя. Я пришел для того, чтобы ты сама простила себя. Пообещай мне, что ты не будешь этого делать. Пообещай, что ты будешь жить! За нас двоих, Люся…

Люся приоткрыла окно и выбросила в ночную тьму таблетки и бутылку. Раздался звон бьющегося стекла и снова стало тихо.

— Я обещаю, — закивала Люся, — обещаю! Только ты... ты... Ты правда не сердишься на меня?

Саша покачал головой.

— Я всегда буду рядом, — сказал он, — а когда придет время, мы снова будем вместе, как и раньше. Через много-много лет, Люся…

И Саша исчез, словно его и не было. Люся, еще какое-то время посидев на окне, почувствовала необычайную сонливость и забралась в постель. Сон тут же окутал ее своей липкой паутиной, и Люсе привиделось, как она и брат, еще совсем маленькие, гуляют по залитому летним солнцем полю. Это был прекрасный, яркий и живой сон, который Люсе ни за что на свете не хотелось отпускать.

Наступило утро, и первый солнечный луч, забравшись в комнату Люси, скользнул по ее закрытым векам, заставляя проснуться. Девушка открыла глаза и вздрогнула. Рядом с ней, на подушке, лежала коробка "Птичьего молока".

***

Людмила закончила свой рассказ и смахнула набежавшие слезы:

— Они всегда рядом с нами, — с улыбкой покачала головой Людмила, заканчивая свой рассказ, — наши любимые родственники. Бабушки, дедушки, мамы и папы, братья и сестры. Все они где-то там, далеко-далеко и в то же время так близко. Они любят нас и оберегают.

Лина, на которую история мамы произвела неизгладимое впечатление, сидела тихо, хватая ртом воздух. Ей отчего-то хотелось плакать, хотя сама Лина отнюдь не считала себя впечатлительной. Девушка почему-то не сомневалась в правдивости рассказа, видя искренние слезы на глазах матери. И потому, когда та умолкла и тихо заплакала, Лина бросилась к ней и крепко обняла ее.

— Прости меня, мама, — шепнула Лина, поцеловав маму в щеку, — я была не права. Мы поедем, обязательно поедем и всех навестим!

Лина, впервые за свои пятнадцать лет жизни, вдруг осознала, насколько хрупка и скоротечна человеческая жизнь. И она, боясь потерять мать, сжимала ее в своих объятиях все крепче и крепче.

— Я всегда буду рядом с тобой, — сказала мама Лине, словно прочитав ее мысли.

Девочка облегченно вздохнула. Слова матери развеяли ее страхи. Неожиданно девочке захотелось навестить дядю, бабушек и дедушек. Лина решительно заявила:

— Поехали, мам. Ты прости меня, пожалуйста, я больше никогда-никогда не буду говорить тебе такие страшные вещи.

Лина старается больше времени проводить с мамой и папой. Жизнь, оказывается, очень хрупкая штука. Вместе с родителями девочка регулярно ездит на погост, помогает наводить там порядок. Если бы не покойный дядя, то и ее мама бы не жила. И ее, Лины, тоже не было бы на свете.