— Пoблaгoдapи, чтo я тeбя взял, — opaл муж, — ктo eщё тeбя, ПOPЧEНУЮ, зaхoчeт? Cкoлькo мужчин ты чepeз ceбя пpoпуcтилa, пoкa дo мeня дoшлa?

— Пoблaгoдapи, чтo я тeбя взял, — opaл муж, — ктo eщё тeбя, ПOPЧEНУЮ, зaхoчeт? Cкoлькo мужчин ты чepeз ceбя пpoпуcтилa, пoкa дo мeня дoшлa?

— А что ты на меня уставилась, как на врага? — свекровь прищурилась, и в её взгляде промелькнуло что-то ледяное, ядовитое, будто она уже давно ждала момента, чтобы вонзить в меня нож. — Между прочим, учёные — серьёзные люди, международные исследования проводили — доказали: у женщин, которые имели слишком много мужчин в своей жизни, репродуктивная система… как бы это мягко сказать… даёт сбой. Зачатие становится проблемой. Вот и думай, Маша, может, поэтому у вас с Олеженькой до сих пор нет крошки? А сын мой мне всё рассказал, между прочим… Как ты была… ну, как бы это сказать… подобрана им, что называется, после чужих. Как с улицы.

С Витькой всё началось спонтанно, без планов и ожиданий. Мы встречались три месяца — короткий, но яркий эпизод юности. Он стал моим первым. Первым мужчиной, с которым я переступила черту между детством и взрослой жизнью. Та ночь была словно вспышка света в темноте — красивая, трепетная, наполненная ощущением новизны. Но утром всё резко изменилось. Витька будто выключился. Его пыл угас, как свеча на ветру. Он перестал звонить, перестал интересоваться, стал холодным, отстранённым. Мы почти не виделись, и расстались тихо, без криков и слёз — просто перестали быть частью друг друга. Без драмы, но с ощущением утраты чего-то чистого, хрупкого.

А потом, через год, в мою жизнь ворвался Олег. Он работал в автосервисе — мастер, сильный, с руками, покрытыми маслом и мозолями, но такими надёжными. Я пригнала туда папин старенький «жигуль», который начал странно стучать на холостых. И в тот момент, когда он вышел из-под капота, вытирая руки тряпкой, я почувствовала, как сердце дрогнуло. Он был красив не по шаблону — брутальный, с пронзительным взглядом, с голосом, от которого мурашки по коже. Он ухаживал за мной так, как в кино: приносил цветы, водил в кино, называл «солнышком», «звездочкой», «всем моим». Я растаяла. А когда он начал говорить о будущем, о семье, о детях — я открылась. Открылась настолько, что решилась устроить ему вечер — свечи, вино, блюда, приготовленные с любовью. Родители уехали, квартира была наша.

Но после той ночи всё рухнуло.

Он встал с кровати, подошёл к простыне, долго смотрел на неё, будто изучал доказательства преступления. Потом обернулся ко мне с таким выражением лица, будто я совершила что-то непоправимое.

— Дааааа, Машка… — протянул он, и в его голосе прозвучало разочарование, почти отвращение. — А я-то думал, что ты девушка порядочная. Думал, ты чистая… Невинная. А оно вон как обернулось.

Я замерла. Даже дышать перестала.

— Что ты несёшь, Олег? — выдавила я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

— Ну как же, — пожал он плечами, будто всё было очевидно, — я думал, ты ждала своего единственного. Меня. А ты…

Я встала с кровати, дрожа от гнева и унижения.

— Олег, ты вообще в своём уме? Какой ещё «единственный»? Ты из какого века? Из пещерного? — мой голос стал резким, как нож. — И вообще, какая тебе разница? Это моё тело, моя жизнь!

Он смотрел на меня с презрением.

— Разница большая. Я не хочу быть с женщиной, которую уже… ну, ты понимаешь. Которую «разыграли» до меня.

Я онемела. Хотелось ударить его. Разбить что-нибудь о его голову. Но я просто сказала:

— Уходи. Сейчас же. И больше никогда не появляйся. Ты — ублюдок. Самый настоящий кретин.

Он ушёл. А я осталась стоять посреди комнаты, обнажённая, дрожащая, с разбитым сердцем. Мне было стыдно. Было обидно. Но больше всего — смешно. Смешно от того, что в двадцать первом веке можно услышать такое.

После этого я не видела его больше года. Целый год я приходила в себя. Переживала, анализировала, пересматривала свои взгляды. Этот Олег… он будто взорвал мой внутренний мир. Я всегда думала, что нормальные мужчины понимают: у женщины может быть прошлое. Что это не грех, не преступление, а просто часть жизненного пути. А он — с его средневековыми взглядами — показал, что есть люди, для которых женщина ценна только до первого мужчины.

Я много думала. Думала о любви, о доверии, о равенстве. Решила для себя: если не найду человека, который примет меня такой, какая я есть — со всеми ошибками, с прошлым, с шрамами на душе, — то рожу ребёнка сама. Без мужа. Без брака. Потому что я хочу быть матерью. Хочу, чтобы у меня был кто-то, кто будет знать, что его любят безусловно. Девочку назову Машенькой — в честь себя. Мальчика — Ильёй, в честь отца, самого доброго человека на свете.

И вот, спустя почти год, судьба снова свела нас. Я сидела в уютном кафе с подругой Настей, мы смеялись, болтали о сессии, о парнях, о мечтах. Вдруг она толкает меня локтем:

— Смотри, Маш, вон тот парень с барной стойки уже минут пять смотрит на тебя.

Я поворачиваюсь — и сердце замирает. Передо мной — Олег. Тот самый. Взгляд его — смесь вины, тоски и надежды.

Он замечает, что я смотрю, и медленно подходит.

— Маш… Привет, — говорит он, и голос дрожит. — Как ты?

Я смотрю на него холодно, но внутри всё кипит.

— Привет, Олег. Что тебе нужно?

— Я… я пришёл извиниться. За всё. За ту ночь. За слова. Я был… идиотом. Настоящим дураком. Я не мог тебя забыть. Я скучал. Я… я хочу всё начать сначала.

Настя сидит, глаза — блюдца, рот — буквой «О».

— Олег, ты серьёзно? — смеюсь я горько. — После того, как ты меня унизил? После того, как назвал меня «порченой»?

— Я знаю, что это тяжело, — говорит он, — но я готов доказывать. Я буду любить тебя, уважать, беречь. Я хочу жениться на тебе.

Настя не выдерживает:

— Олег, а ты уверен, что Маше нужен муж, который будет ревновать её к прошлому, как к проклятию?

Я смотрю на неё:

— Насть, не лезь. Помолчи.

Она замолкает. А я смотрю на Олега. В глазах — мольба. И я… я не знаю, верить или нет.

— Мне нужно время, — говорю я.

— Я подожду, — отвечает он. — Сколько нужно.

Дни шли. Он звонил. Писал. Умолял. Говорил, что любит. Что не может без меня. Что готов на всё. И я… я сдалась. Я ведь тоже чувствовала что-то. Не просто так сердце сжималось при мысли о нём.

Мы встретились. Он принёс ромашки — мои любимые. Запомнил. Мы гуляли по парку, говорили обо всём — о прошлом, о мечтах, о детях. Он был другим. Спокойным. Взрослым. Нежным. Я начала верить. Начала оттаивать.

Через полгода мы подали заявление в ЗАГС. Перед свадьбой я потребовала:

— Олег, поклянись, что больше никогда не будешь говорить о том, что было до тебя.

— Клянусь, — сказал он, глядя в глаза. — Никогда.

Но, как говорится, клятвы — это не гарантии.

Прошла неделя после свадьбы. Мы жили, как обычная пара: он — на работе, я — в университете. Вечера — вместе, ужин, телевизор, разговоры. Я начала верить, что всё будет хорошо.

И вдруг — взрыв.

Он звонит вечером:

— Маш, ты где?

— Дома. А что?

— Ничего. Просто спросил. А косметичка убрана?

Я не понимаю:

— Какая косметичка?

— Та, что в ванной. Я просил убирать. Утром невозможно умыться!

Я начинаю злиться:

— Ты звонишь, чтобы придраться к косметичке?

— Я не придираюсь! Я хочу порядок! А ты раскидываешь туфли, как будто живёшь одна!

— Олег, прекрати!

— А ты что, как собака цепная? — срывается он.

— Я не собака!

— А кто? — хохочет он. — Царица? Кто ты без меня? Я тебя из грязи вытащил! Кто бы тебя взял замуж? Ты же… порченная!

Я бросаю трубку. Рыдаю. Предательство. Ложь. Клятвы — пылью.

Когда он приходит, я смотрю на него с ненавистью.

— Ты меня обидел, — говорю я. — Ты унижаешь меня каждый день.

— Я пошутил!

— Это не шутки, Олег. Это оскорбления.

— Прости. Больше не буду.

Я верю. Снова.

Но через два дня — опять:

— Ты помнишь, как звали твоего первого парня?

Я молчу.

— Ну, что молчишь? — издевается он. — Стыдно? С каждым встречным…

И в этот момент я вскакиваю — и со всей силы влепляю ему пощечину.

Щёлк!

Он хватается за щеку

— Ты что творишь?! — взревел он, будто я совершила что-то ужасное, непоправимое. Его голос прозвучал, как выстрел в тишине квартиры, разбивая последние остатки моего самообладания.

Я смотрю на него. В глазах — слёзы, которые я с трудом сдерживаю, будто внутри всё сжимается, будто сердце сдавливают железными тисками. Не отвечаю. Просто смотрю. А в следующее мгновение происходит то, что должно было случиться ещё давно — он резко вскидывает руку, замахивается. Я инстинктивно отшатываюсь, едва удержавшись на ногах. И в этот момент — что-то внутри ломается. Я не просто плачу — я рыдаю, как раненое животное, как будто весь накопленный годами страх, боль и унижение вырываются наружу. Не говоря ни слова, я разворачиваюсь и бегу в спальню, хлопнув дверью так, что стены дрожат.

— За что? — шепчу я, сидя на полу, прижав колени к груди. — За что он так со мной? Почему я должна это терпеть? Почему я должна быть объектом его презрения, насмешек, гнева?

Мне бы тогда уйти. Собрать вещи, выйти за дверь и больше никогда не возвращаться. Но я не ушла. Я осталась. Потому что любила. Потому что думала, что это временно. Что пройдёт. Что «стерпится — слюбится». Глупая, наивная надежда. Я верила, что любовь смягчит его, что он изменится. Но любовь не лечит токсичность. Любовь не исправляет тех, кто не хочет меняться. И он не изменился. Ни на йоту.

С Олегом мы прожили пять лет. Пять лет — это не миг. Это тысячи дней, сотни ссор, бесконечные обиды, накопленные в сердце, как слои осадочной породы. И каждый день я чувствовала, как медленно, но верно погружаюсь в болото из презрения, манипуляций и лжи. Особенно — от его матери, моей свекрови, тёти Гали.

Она была как постоянный яд, капающий в мою жизнь. Каждое воскресенье — семейный обед. Каждый раз — один и тот же фирменный прищур, как будто она видит во мне что-то грязное, непотребное. И каждый раз — один и тот же вопрос, произнесённый с приторной сладостью:

— Ну что, Машенька, когда же вы с Олежкой порадуете нас внуками?

Я сжимала вилку так, что костяшки пальцев белили. Отвечала вежливо, с улыбкой, хотя внутри всё кипело:

— Мы стараемся, тётя Галя. Всё будет, не сомневайтесь.

Но однажды она перешла черту. Сидела за столом, потягивала чай, и вдруг, с видом знатока, бросила:

— Кстати, я читала, что женщины, которые «пропустили» через себя много мужчин, теряют способность к зачатию. Это научно доказано.

Я замерла. В комнате повисла гробовая тишина. Даже Олег перестал жевать. Его сестра Светка, жена брата, тут же уткнулась в скатерть, будто на ней были написаны тайны вселенной.

— Тётя Галя, — говорю я, стараясь не дрожать, — вы что, намекаете, что это я виновата в том, что у нас нет детей?

— А что я говорю? — пожимает она плечами, будто обсуждает погоду. — Я просто констатирую факт. У Олежки вся родня — здоровые, крепкие мужики, дети у всех, внуки уже бегают. А у вас — пять лет, и ни пуха, ни пера. Странно, не находишь?

— Мы прошли обследование, — отвечаю я, глядя ей прямо в глаза. — Врачи говорят, что у нас оба в полном порядке. Ни у кого — ни малейших отклонений.

— Врачи? — фыркает она. — Они за деньги всё скажут. А ты сама-то себя слышишь? Ты чувствуешь вину? А если чувствуешь — значит, есть за что.

Я не выдержала. Встала, едва не опрокинув стул.

— Простите, мне нехорошо.

Ушла в ванную. Заперла дверь. И там, на холодной плитке, села, обхватила голову руками и разрыдалась. Горько, дико, безудержно. Почему? Почему я должна чувствовать вину за то, что хочу быть матерью? Почему меня делают козлом отпущения за чужие предрассудки? Я тоже мечтаю о детях! Я тоже каждое утро просыпаюсь с надеждой, что сегодня — тот самый день. Я тоже страдаю. Но вместо поддержки — я получаю обвинения, будто я сама не хочу, будто я нарочно «портю» семью.

Просидела я там двадцать минут. Потом умылась ледяной водой, посмотрела в зеркало — опухшие глаза, бледное лицо, волосы растрёпаны.

— Ну что, Маш, — прошептала я себе, — вот и дожила. Даже свекровь считает тебя проклятием в доме.

Вышла. Надела куртку. И просто ушла. Без слов, без прощаний. Ушла по улице, под проливным дождём, плача, не стесняясь. Пусть смотрят. Пусть видят, какая я «порченая», «грязная», «неудачная». Мне было всё равно.

Но самое страшное было впереди.

Я думала, что хуже быть не может. Ошибалась.

Однажды мне позвонила старая подруга, с которой я давно не общалась. Голос у неё дрожал:

— Маш, ты знаешь, что твой муж всем рассказывает… что ты к нему пришла «не первой»? Что ты… «порченная»?

Я похолодела.

— Что? Кому он это сказал?

— Всем, Маш. Свекрови, брату, Светке, соседям, коллегам… Он даже в магазине, у овощного, рассказывал, как ты была «подобрана».

Я сидела, будто парализованная. Меня предали. Не просто бросили — предали. Он не просто унизил меня — он уничтожал мою репутацию, как будто это было его оружием. Зачем? Чтобы почувствовать себя сильнее? Чтобы оправдать своё неумение быть мужчиной? Чтобы в глазах других выглядеть «великодушным» — мол, «я, герой, женился на такой, а терплю»?

Когда он пришёл с работы, я сидела на диване, как статуя. Спокойная. Холодная.

— Это правда, что ты всем рассказывал, что ты у меня не первый?

Он замялся. Глаза забегали. Я знала — он врёт.

— Нет, конечно, — бормочет. — Кто тебе такое сказал?

— Я спрашиваю: правда?

Пауза. Потом:

— Ну… да. Было дело. Ну и что?

— Зачем?! — вырвалось у меня. — Зачем ты это сделал? Ты понимаешь, что ты уничтожил меня? Что ты сделал из меня посмешище?

— Я не хотел тебя унизить! — оправдывается он. — Просто в компании зашла речь, мужики спрашивают: «А как ты женился?», ну я и… ляпнул.

— Ляпнул?! — кричу я. — Ты рассказал это маме, брату, Светке, соседке, моей бывшей коллеге Вальке! Ты словно выставлял меня на аукцион! Ты что, больной? Ты вообще понимаешь, что делаешь?

Он скривился, будто я его оскорбила.

— Я хотел, чтобы все знали, какая ты на самом деле.

— А какая я на самом деле? — спрашиваю я, и голос мой дрожит. — Грязная? Недостойная? Так, что ли?

— Ну, не совсем… — начинает он.

Но я не даю ему договорить. Я вскакиваю, и всё, что накопилось за пять лет, вырывается наружу. Я кричу. Кричу ему в лицо всё: о его манипуляциях, о его маме, о его глупых, средневековых взглядах, о его тщеславии, о его трусости. Я кричу о том, как он унижал меня каждую неделю, как заставлял чувствовать себя ничтожеством.

Он стоит. Молчит. Лицо — каменное.

А потом — взрыв.

Я срываю полку с фарфоровыми статуэтками — они падают, разлетаются вдребезги. Пинком опрокидываю напольную вазу. Бью стеклянный кубок — тот, что он привёз из школы, свой «трофей». Всё, что символизировало нашу жизнь, я крушу, как будто разрушаю иллюзии.

Он в панике вызывает скорую. Меня увозят.

А он, мой «любящий» муж, рассказывает врачам, что я — истеричка, что у меня «психические отклонения», что я каждый день устраиваю скандалы. Он врёт. Хладнокровно, цинично. И никто не слушает меня. Никто не видит, что я — жертва, а не сумасшедшая.

Через два дня меня забирает Настя. Моя подруга, мой ангел. Она уже сняла квартиру, нашла место и для меня.

— Ну что, подруга, — говорит она, обнимая меня, — добро пожаловать в новую жизнь. Без боли. Без лжи. Без него.

Месяц я жила у Насти. Я училась дышать свободно. Мы ходили в кино, в парки, в кафе. Я начала ходить на танцы, познакомилась с новыми людьми, даже вышла на несколько свиданий. Я смеялась. Я жила. Настоящая, полная, яркая жизнь — без унижений, без страха, без постоянного напряжения.

И вот, когда начался второй месяц моей свободы, я взяла телефон и набрала Олега.

— Я подаю на развод.

— Что? Ты серьёзно? — орёт он. — Ты хочешь развестись? После всего?!

— Да. Я ухожу. Я больше не хочу жить в аду. Я не могу быть с человеком, который унижает меня, предаёт, уничтожает.

— Маш, я люблю тебя! — пытается он. — Мы можем всё исправить!

— Нечего исправлять, — холодно отвечаю. — Я не жена тебе. Я — жертва. Ты, твоя мать, Светка, вся ваша семья — вы годами топтали меня. Я устала. Живи один. А от меня — отстань.

Кладу трубку. И в этот момент — я чувствую, как будто тысячетонная глыба падает с моих плеч. Я свободна.

Через несколько недель — суд. Олег приходит с какой-то девушкой. Даже не смотрит в мою сторону. Хочет раздел имущества? Пусть берёт. Телевизор, кухонный гарнитур, холодильник — пусть забирает всё. Я ухожу с пустыми руками, но с чистой душой.

Потому что я забираю главное — себя. Свою честь. Свою свободу.

И теперь — вперёд. К жизни, которую я заслуживаю.

Когда этот позор, наконец, подошёл к концу — когда судья произнёс последнее «развод разрешён», когда бумаги были подписаны, а бывший муж, с холодным взглядом и новой спутницей под руку, направился к выходу, — я сделала то, что должна была сделать давным-давно.

Я подошла к нему. Не дрожа, не срываясь, а с лёгкой улыбкой на губах — улыбкой, в которой не было злобы, но была полная, окончательная свобода.

— Олеженька, — сказала я, чётко, чтобы слышал каждый, — иди ищи себе свою «невинную». Если я тебе не подхожу — иди. И будь счастлив.

Он обернулся. Посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то — не то стыд, не то раздражение. Но он не сказал ни слова. Просто отвернулся и ушёл, будто я уже не существовала.

И знаете что? Это было прекрасно.

После развода началась моя настоящая жизнь. Не та, что я пыталась выстроить в тени его презрения и контроля, а та, о которой я раньше могла только мечтать. Я устроилась в IT-компанию — сначала на позицию младшего специалиста, но быстро росла. Мой ум, трудолюбие и упорство начали приносить плоды. Я нашла работу, которая вдохновляла. Коллектив — дружелюбный, умный, живой. Начальство — не диктаторы, а партнёры. Зарплата позволяла не просто выживать, а жить — красиво, достойно, с гордо поднятой головой.

Я просыпалась по утрам с улыбкой. Пила кофе у окна. Читала книги. Гуляла с подругами. Путешествовала. Училась. Мечтала.

И однажды, как раз в такой солнечный майский день, раздался звонок.

Номер — знакомый. Бывшая свекровь. Тётя Галя.

Первое желание — сбросить. Проигнорировать. Сказать себе: «Моя жизнь больше не вращается вокруг твоего сына».

Но потом я подумала: А пошло оно всё лесом. Пусть говорит. Я не та, что была раньше.

И я взяла трубку.

— Машенька, здравствуй, родная! — её голос был сладким, как мёд, но с ядом на дне. — Как ты, моя хорошая?

Я усмехнулась.

— Здравствуйте, тётя Галя. Что-то случилось?

— Да вот, решила порадовать! — продолжает она, будто делает мне подарок. — Олежка женится!

Я чуть чаем не подавилась.

— Правда? — говорю я ровно, будто обсуждаю погоду. — Ну, поздравляю.

— Да, на такой хорошей девочке, — не унимается она. — Скромная, хозяйственная, из благополучной семьи… Не то что ты.

Я замерла. А потом — рассмеялась.

— Тётя Галя, — говорю, — я искренне рада за Олега. Но, честно, мне это абсолютно неинтересно. У меня своя жизнь.

— Как это неинтересно? — возмущается она. — Вы же столько лет прожили вместе!

— Прожили, — отвечаю, — и слава Богу. Это была самая большая ошибка моей жизни.

— Ошибкой?! — ахает она. — Да ты должна быть благодарна Олежке, что он тебя такой взял!

— Благодарна? — переспрашиваю я, и голос мой становится стальным. — За что? За то, что он каждый день унижал меня? За то, что рассказывал всем, будто я «порченная»? За то, что изменял мне с кем попало?

— Ну, не надо так… — бормочет она. — Сын у меня хороший, просто вспыльчивый. А что до измен… Он же мужчина! У него права быть!

— Права? — теперь уже я смеюсь в голос. — Тётя Галя, вы вообще в здравом уме? Он — тиран. Он сломал мне жизнь. Он заставлял меня стыдиться самого себя.

— Не преувеличивай… — пытается она.

— Я не преувеличиваю. Я просто говорю правду. И поэтому я с ним развелась.

— Ну ладно, — вздыхает она, — как знаешь. Я просто хотела, чтобы ты порадовалась за Олежку.

— Желаю ему удачи, — отвечаю я спокойно. — И вам тоже. До свидания.

И я кладу трубку.

Смеюсь. Долго. Громко.

Она думала, что заденет меня? Что я заплачу? Что сорвусь?

Нет. Она вызвала у меня только жалость.

Через год после развода я вышла замуж.

Не по расчёту. Не из страха остаться одной. А по любви.

За Сашу — человека, который с первого дня показал, что я для него не «прошлое», не «ошибка», не «грех», а просто Маша. Женщина, которую он любит.

Он — полная противоположность Олега. Добрый. Спокойный. Умный. Внимательный. Когда я, дрожа, призналась ему, что «не первая», он просто обнял меня и сказал:

— А разве это вообще важно? Главное, что ты — моя. А всё, что было до меня, — просто твой путь. Я люблю тебя. Всю.

И я поверила.

Через десять месяцев после свадьбы у нас родился сын — Арсюшка. Маленький, розовенький, с хрипловатым плачем и крошечными кулачками. Когда я впервые держала его на руках, я плакала. Не от боли. От счастья.

А ещё через год — на свет появились близняшки — Катюша и Леночка. Две маленькие принцессы с одинаковыми глазами и разными характерами.

Теперь у нас — дом, наполненный смехом, криками, песнями, запахом свежеиспечённого пирога и детских книг.

Иногда я вспоминаю Олега.

Но не с ненавистью. Не с обидой.

Просто как тень. Как дурной сон, который давно закончился. Как урок, который научил меня ценить себя, свои границы, свою свободу.

Я благодарна судьбе.

Благодарна за Сашу — за его терпение, за его любовь, за его умение видеть во мне не «жертву» и не «грешницу», а женщину, достойную счастья.

Благодарна за детей — за их смех, за их объятия, за их «мамочка, я тебя люблю».

Я знаю теперь, что любовь — это не контроль.

Это — доверие.

Это — уважение.

Это — защита, а не унизительное «спасение».

А Олегу?

Что я желаю Олегу?

Я желаю ему понять, что женщина — не вещь.

Что достоинство — не слабость.

Что уважение — не унижение.

И если он когда-нибудь полюбит по-настоящему, пусть не разрушит это, как разрушил меня.

Пусть станет лучше.

А если нет — пусть хотя бы больше никого не ломает.

А я?

Я живу.

Я счастлива.

И это — самое важное.