Фигаро. Источник фото: openmedia.io
Был слышен крик Ширвиндта: «Никого не пускать!» Последний спектакль Андрея Миронова
А потом наступило 14 августа...
Как уже хорошо всем известно, днем Миронов играл в теннис в юрмальском санатории «Яункемери», в котором в эти дни, по странному стечению обстоятельств, собрались все его близкие — его мама, дочери, актуальная супруга (Лариса Голубкина) и предыдущая (Екатерина Градова, знаменитая «радистка Кэт»).
Потом Миронов поехал в Ригу, на «Женитьбу Фигаро». По пути заглянул на дачу к Раймонду Паулсу – это было в Асари, неподалеку от «Яункемери». Паулса и Миронова в те годы вообще объединяли теплые чувства – особенно после записанного в стенах Латвийского радио в 1983 году альбома «Старые друзья».
Все билеты на легендарный спектакль по пьесе Бомарше были, разумеется, проданы. Но моя мама в те годы была скрипачкой Латвийской оперы, так что я, 15-летний, вместе с ней прошел через служебный ход, минуя строгого горбатого охранника (им был начальник пожарной службы театра и для приличия он кричал: «Сейчас отпуск, что вам делать в театре?»). Помню, на служебном входе в тот вечер был почему-то Спартак Мишулин, в спектакле не занятый. На восторженные приветствия прохожих он с юмором отвечал: «Ну что вы, я же не Миронов!»
Первое отделение мы с мамой смотрели стоя – в бельэтаже. В знаменитой телеверсии этого спектакля Фигаро в исполнении Миронова выезжает на сцену, стоя на раздвижной лестнице, принадлежащей его возлюбленной Сюзанне. В этот вечер улыбающийся Миронов выехал, элегантно сидя в кресле, положив руки на подлокотники – все это под аплодисменты счастливой публики. Далее – диалог Фигаро с Сюзанной, которую в этот вечер исполняла Нина Корниенко. И – выход вальяжного графа Альмавивы в исполнении неподражаемого Александра Ширвиндта. Первое же слово, произнесенное им: «Сюзо-о-н!», вызвало оглушительный смех и аплодисменты зала.
Тогда была мода – брать автографы у знаменитостей. У меня их сохранилось много – такое хобби для 15-летнего человека вполне естественно. В антракте мама сказала: «Пойдем к Миронову, пусть распишется на программке…» Я почему-то сказал: «Пойдем, но лучше после спектакля, неудобно ведь в антракте артиста тревожить…» И до сих пор не знаю, жалеть или наоборот, что я так и не взял автограф у любимого артиста.
Бывшая среди зрителей того спектакля дочка Миронова – Мария – вспоминала, что в антракте ее отец сидел в гримерной, шутил, только лицо его было слегка красным – жара, да и вообще, загар после дневного тенниса.
В том же антракте я сказал маме: «Пошли в оркестровую яму…» Мы спустились вниз. Там, кроме нас, никого не было – кроме одной женщины лет 45-ти, блондинки (судя по всему, сотрудница театра Сатиры). Началось второе отделение – знаменитая сцена суда. Фейерверк эмоций, смех и слезы, переходящие в сцену сада. Знаменитый монолог Фигаро звучал полностью (в телеверсии он существенно сокращен). Отчетливо запомнились ладони и пальцы Миронова, которые он обратил в сторону зала:
«Я уже начал понимать, что для того, чтобы нажить состояние, не нужно проходить курс наук, а нужно развить в себе ловкость рук».
Миронов был от нас на растоянии метров пяти и в атмосфере сумерек. Освещение приглушено, ведь по сюжету действие проходило в темнеющем саду, только прожектор освещал артиста. Его лицо в свете прожектора казалось каким-то изможденным и чуточку бледным.
После монолога интрига спектакля начала клониться к концу. Настоящие овации вызвала Ольга Аросева, исполнявшая в тот вечер роль Марселины:
«Ах, когда личные интересы не вооружают нас, женщин, друг против друга, мы все, как одна, готовы защищать наш бедный, угнетенный пол от гордых, ужасных и вместе с тем недалеких мужчин».
Действо подходило к финалу. На сцену вышли все герои пьесы и буквально за несколько минут до окончания спектакля Фигаро-Миронов сказал: «Теперь она отдает предпочтение мне…» и, взявшись за голову, стал вдруг почему-то уходить в левую дальнюю кулису. Молчание.
В принципе, никто ничего не понял. И мы с мамой не поняли, что случилось, хотя отчетливо услышали тихую фразу Альмавивы-Ширвиндта, обращенную в закулисную будку ведущего спектакля: «Занавес…»
Занавес закрылся, а в зале включили в свет. Молчание стояло секунд 10, а потом раздались… аплодисменты. Зрители, ничего не понимая, начали переговариваться между собой.
Минуты через три на авансцену вышла женщина (судя по всему, ведущая спектакля) и произнесла:
«Уважаемые зрители, к сожалению, мы не можем завершить спектакль, поскольку Андрею Александровичу Миронову стало плохо. Если в зале есть врач, просьба пройти его за кулисы…»
Сидевшая рядом со мной блондинка с воскликом: «Андрюше плохо!» быстро побежала за кулисы. Вместе с мамой мы устремились за ней. Ее пустили за кулисы, нас – нет.
Был слышен крик Ширвиндта: «Никого не пускать!» Мы остались в коридоре у сцены. У стенки стояла ошарашенная графиня Альмавива с веером – замечательная артистка Валентина Шарыкина. Мама спросила: «Что с Мироновым?» Шарыкина сказала: «Я ничего не понимаю. Это впервые так…» После этого Шарыкина рассказывала, что ее последнее воспоминание о своем великом коллеге:
«Он лежал с закрытыми глазами на столе за кулисами и договаривал последние слова пьесы. Вокруг его головы были декоративные цветы, которые выносили по сюжету актрисы – на меня это как-то особенно подействовало».
Через пять минут мы с мамой вышли из служебного входа на улицу. Снаружи уже стояли десятки зрителей. Они поинтересовались: «Что с Мироновым?» Мама ответила: «Судя по всему, он без сознания». Уже потом стало известно, что в это время за кулисами Миронову под язык положили таблетку – думали, плохо с сердцем. Этого делать было нельзя, но никто еще не знал, что это смертельный диагноз «аневризма мозга».
Подъехала карета «скорой помощи». Из нее вышел толстый важный водитель, покачивая бедрами: «Товарищи, товарищи! Идите-ка вы по домам. Никогда не видали, что ли, как человеку плохо становится?» В полнейшей тишине ему ответил высокий мужчина, державший под руку онемевшую спутницу:
«Попробуйте сделать так, чтобы мы вас полюбили, как Миронова. …Знаете, когда вам станет плохо, я думаю, к вам никто не придет…»
Водитель без слов вернулся за руль.
Через некоторое время “скорая помощь» неожиданно двинулась назад. Дело в том, что вынесли бессознательного Миронова не из служебного входа, а с дальнего, бокового, который вел прямо на сцену. Обычно через этот вход грузили в большие машины декорации. Думается, тут не надо никого корить – дескать, какое неуважение к артисту. Просто это был самый короткий путь к «скорой помощи». Миронова вынесли с кислородной подушкой на лице. Он был явно без сознания, оголенный по пояс. На груди артиста были какие-то прозрачные медицинские трубочки…
Через пару секунд машина понеслась в больницу «Гайльэзерс». Публика стала расходиться. Было около 11 вечера. Через десять минут я стоял с мамой на троллейбусной остановке – вместе с оперной певицей Ангелиной Воляк. Расставаясь, Ангелина сказала просто: «Я думаю, не следует сильно волноваться. Его спасут».
«О смерти Андрея Миронова программа «Время» не сообщила». Но это была и есть наша настоящая любовь
Источник фото: film.ru
“Господи, какое несчастье!»
15 августа, на следующий день после трагического «Фигаро», я увидел, как в фойе рижской Оперы стояла безмолвная и неподвижная Лариса Голубкина, обняв дочь. Все чего-то ждали… Запомнилась доска объявлений, которая была вся усыпана телеграммами от различных театров и союзов театральных деятелей: «Выражаем соболезнования в связи с уходом из жизни великого артиста, народного артиста СССР Анатолия Дмитриевича Папанова». Ярко выделялась телеграмма «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ». А во внутреннем дворике Оперы стояла роскошная иномарка. Мироновский BMW.
А я в этот день, на следующий после трагического «Фигаро”, уезжал с мамой в отпуск, в дом отдыха театральных работников «Рутиши», что в Мурьяни, у Гауи (в этом маленьком селении, кстати, до своих последних дней жила и великая Вия Артмане). Там уже театральная общественнность гудела. Кто-то сказал, что Миронову надо было сделать трепанацию черепа, но рижский врач в последний момент не взял на себя такую ответственность – артиста вроде как решили отправить в Москву.
Но, увы, теперь во всех справочниках и энцкилопедиях написано «Андрей Миронов. 8 марта 1941 года, Москва – 16 августа 1987 года, Рига».
16 августа утром я сидел с ныне покойной Тамарой Витиней, известным латвийским хореографом. Солнце, лето, свежий воздух, приятная беседа… Вроде как счастье! Это было сразу после завтрака, в часов десять утра. Зазвонил телефон. Тамара — женщина мудрая. Она произнесла спокойно и торжественно в трубку: «Господи, какое несчастье. Когда? В полшестого утра…» Вешает трубку. Тишина.
В это трудно было поверить, поэтому в девять вечера все сели в центральном холле «Рутишей» — смотреть программу «Время». Но ведущие ничего не сообщили. Потому что Андрей еще не успел стать народным артистом Советского Союза, а только о смерти артистов с таким званием объявляли в главной телепередаче страны. Но поздно вечером начиналась очередная, набирающая обороты программа «До и после полуночи». В кадре появился Владимир Молчанов и на одну шестую потрясенной части суши коротко сказал, что Андрея Миронова с нами больше нет. Через секунду в кадре появился тот самый, «восьмимартовский» Андрей. Он по-прежнему пел:
Падает снег на пляж,и кружатся листья.О, колдовской мираж!Взмах волшебной кисти!Танец звезд… радуги живой мост…От сердца к сердцу мост…От сердца — к сердцу…
Дочка Раймонда Паулса – Анета Паула, ставшая потом дипломатом, работавшая в Санкт-Петербурге и в Москве, вспоминает, что 16 августа она подошла к отцу: «Папа, Андрей умер». «После этого отец не говорил, по-моему, дня три, только косил траву», – говорит она.
Источник фото: dubikvit.livejournal.com
Кстати, 17 августа Андрей Миронов должен был поехать с концертом в Шяуляй. Узнав о смерти любимого артиста, НИ ОДИН литовский зритель не сдал билет, который стоил вовсе не малые деньги и за которым, в отличие от сегодняшнего дня, стояли длиннющие очереди.
А в «Рутиши» через неделю пришла газета «Советская культура». В ней был некролог с фотографией улыбающегося Андрея Миронова. Я эту газету украл, она до сих пор в моем архиве. Равно как и программка спектакля «Безумный день или Женитьба Фигаро», которая у меня висит, обрамленная, вместе с фотографией Миронова из журнала «Театр», вышедшем уже осенью 1987 года. В том журнале было большое интервью Миронова, которое у него взяли в Москве перед отъездом в Ригу. Андрей Александрович тогда ставил, как режиссер, «Тени» по Салтыкову-Щедрину и сам играл в этом спектакле главную роль. Интервью заканчивалось так: «Ну все, надо бежать, а то кафе сейчас закроется – и судя по всему, как и театр, уже до осени…» Кафе после того интервью действительно закрылось, а через месяц закрылся и занавес – уже в Риге.
У Питера Гринуэя есть совершенно гениальный и очень жестокий фильм — «Повар, вор, его жена и ее любовник». Опять же про любовь. В финале фильма звучит выстрел — жена убивает мужа-повара за то, что он убил ее любимого человека. И после выстрела в кадре моментально падает бархатный театральный занавес и появляется надпись End. Почти как в тот вечер в Риге в Латвийском оперном театре.
Кстати, вот странный факт: одна из первых гастролей Миронова с театром Сатиры состоялась опять же в Риге – причем, на той же сцене оперного театра. Он тогда играл в «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. В Риге Миронов сыграл и свой последний спектакль. Конец.
Через две недели я из «Рутишей» вернулся в Ригу. Гастроли театра Сатиры продолжались. Несмотря на потерю двух ведущих артистов. В фойе появились новые телеграммы: «Выражаем сооболезнование в связи с уходом из жизни народного артиста РСФСР Андрея Миронова». А на афишах театра появились надписи: «Замена спектакля». В гастрольном репертуаре оставлись только два названия, которые действовали на нервы всем: «Самоубийца» и «Молчи, грусть, молчи». Ширвиндт с Державиным пили в служебном кафе кефир. О чем-то тихо говорили. Великий Менглет молча ходил по коридорам театра. Каким-то понурым казался Роман Ткачук (он умер через несколько лет). За кулисами стояла тишина.
Но миллионы зрителей до сих пор смотрят фильмы и телеспектакли с участием Миронова. Слушают зажигательную «Любовь не картошка — не бросишь в окошко…» Малыши в присутствии уже взрослых родителей слушают песенку кота Леопольда: «Кошки-мышки, мышки-кошки — надо вместе нам дружить!» И все по-прежнему любят Андрея Александровича Миронова, который вот вроде бы… вроде бы еще с нами. На самом деле — его уже нет.
И на самом деле это страшно. Потому что наяву любовь оказалась вовсе не такой романтической, как в сказочных «Алых парусах» Грина. Но все равно — это была настоящая любовь. Которую мы будем еще очень долго помнить.
0 коммент.:
Отправить комментарий