Coфия и вeдьмa: иcпытaниe cудьбoй

Coфия и вeдьмa: иcпытaниe cудьбoй

Небеса словно разверзлись в тот роковой день. Солнце, еще недавно ласково греющее своими лучами, было безжалостно растоптано копытами свинцовых туч, примчавшихся с холодного северного ветра. Лес, всегда такой приветливый и родной для юной Софии, вмиг преобразился в хаотичное нагромождение мрачных теней и гнетущих звуков. Ливень обрушился стеной, хлесткие капли больно били по лицу, застилая глаза, превращая знакомые тропинки в скользкие, размытые ручьи. Гром гремел с такой силой, что земля, казалось, содрогалась в самых своих основах, а ослепительные молнии, будто гневные посланцы небес, яростно вонзались в макушки высоченных сосен, освещая их на миг зловещим, неестественным светом.

София промокла до нитки. Холодный ветер пронизывал насквозь легкое платьице, заставляя зубы стучать в унисон раскатам грома. Дрожащими от стужи и страха руками она пыталась отогнать мокрые пряди волос с лица. Переждать бурю было негде – могучие дубы и стройные березы стали бесполезным укрытием против разбушевавшейся стихии. Нужно было бежать, пробиваться сквозь чащу, но лес, который она знала с пеленок, вдруг стал чужим, враждебным лабиринтом. Все ориентиры исчезли, скрытые пеленой дождя и пригнувшейся к земле травой. Кусты хватали ее за подол цепкими ветвями, словно пытаясь удержать.

– Я заблудилась, – едва слышно прошептала она, и ее тихий голос был мгновенно унесен воем ветра. – Ау! Кто-нибудь! Ау!

Ответом ей был лишь оглушительный хор непогоды. Сердце бешено колотилось в груди, слезы подступали к глазам, смешиваясь с дождевой водой. Она металась между деревьями, чувствуя, как паника сжимает горло все туже. И вдруг, в очередной вспышке молнии, она увидела его. Старую, покосившуюся избушку, притулившуюся на опушке. Из кривой трубы еле-еле, с трудом, словно последнее дыхание, выползала тонкая струйка дыма.

– Колдунья… – с ужасом выдохнула София. – Я вышла прямо на ее дом…

О старухе, жившей в самой глуши, ходили дурные легенды. Шептались, что именно черное колдовство, принесшее людям столько бед и страданий, десятилетия назад заставило односельчан изгнать ее из деревни. К ней ходили редко, украдкой, и только те, кто уже отчаялся найти помощь в мире людей.

Девушка, почти не помня себя от страха и холода, тихонько подобралась к избе и взобралась на скрипучее, прогнившее крылечко. Она надеялась переждать здесь самый пик бури, остаться незамеченной, а потом бежать прочь без оглядки.

– Что же ты на пороге замерзла, дитятко? Входи в дом, входи, – раздался из-за двери хриплый, старческий голос, такой же скрипучий, как и ступеньки под ее ногами.

Сердце Софии упало. Она робко, с невероятной осторожностью, приоткрыла тяжелую, не запертую дверь и заглянула внутрь. В сумраке, в дальнем углу, на грубой деревянной кровати, заваленной потрепанными звериными шкурами, лежала та самая старуха. Лицо ее было изборождено глубокими морщинами, словно высохшей землей в засуху, а глаза, тусклые и потухшие, смотрели куда-то в пустоту.

– Воды… Подай, милая, испить… – слабо, прерывисто просипела она, едва шевеля губами.

София, завороженная, словно во сне, переступила порог. Внутри пахло дымом, сушеными травами и чем-то неуловимо древним, забытым. Она зачерпнула деревянным ковшом воду из большой кадки в углу и, подобравшись, бережно поднесла его к потрескавшимся губам старухи. Та сделала несколько мелких глотков и с облегчением откинулась на подушки.

– Спасибо, дитятко… Не думала, не гадала, что в последний свой час увижу перед собой живое, доброе лицо… Присаживайся к огню, обогрейся, просушись. Не бойся меня, я уже слишком стара и слаба, чтобы причинить кому-то вред, – она с трудом прикрыла веки, словно даже это простое действие отнимало у нее последние силы.

София опустилась на грубо сколоченную табуретку у потрескивающего очага и несмело огляделась. С потолка свисали гирлянды засушенных, незнакомых ей трав и причудливые, перевязанные веревками корни деревьев. На огне тихо булькал небольшой котелок с темной, густой жидкостью. Повсюду, на полу, на единственном столе, валялись кости, береста, пучки перьев. Полки были уставлены темными стеклянными банками, в которых плавало что-то мутное и пугающее. А прямо на столе, рядом с изголовьем старухи, сидела большая, живая лягушка и смотрела на Софию немигающими глазами. Девушка в ужасе зажмурилась.

– За твою доброту… хочу я отплатить тебе, дитятко, – внезапно вновь прошептала старуха, и в ее голосе вдруг послышалась странная, металлическая сила. – Бери из моей избы все, что пожелаешь… Все, что душа твоя возжелает! Запомни же крепко-накрепко: все, что мое – отныне становится твоим!

– Нет-нет, благодарю вас, но мне ничего не нужно, право же, – испуганно замотала головой София, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки.

Старуха лишь криво, по-особенному хитро улыбнулась в свои морщины и окончательно замолкла, ее дыхание стало едва заметным.

София просидела еще несколько минут в полном оцепенении, не в силах пошевелиться, прислушиваясь к потрескиванию поленьев и завыванию ветра за стеной. И лишь спустя время до нее дошла оглушительная, жуткая тишина, исходящая от кровати. Тишина, в которой не было и намека на дыхание.

– Бабушка?.. Вы живы? – дрожащим голосом позвала София, осторожно склонившись над старухой. Та лежала недвижимо. – Господи… Она умерла! Умерла прямо при мне!

Девушка в панике выскочила из избы, спотыкаясь о порог. Буря немного поутихла, устав от собственной ярости, и София, не разбирая дороги, помчалась прочь, подальше от этого страшного места, туда, где ждал ее дом, тепло и безопасность.

– Софочка! Родная моя! Жива! – из распахнутой настежь двери выбежала заплаканная, исстрадавшаяся за долгие часы ожидания женщина. Это была Елена, мать Софии. Она обхватила дочь влажными от слез руками, прижимая к себе так крепко, словно боялась, что это лишь мираж. – Я уж и не знала, куда кинуться, за тобой в лес собиралась, сердце мое разрывалось от дурных предчувствий!

– Мама… Там… колдунья… Она умерла, – выдавила из себя София, вся еще дрожа от пережитого ужаса. – Прямо на моих глазах. Я у нее пережидала бурю.

– Боже правый! – Елена отшатнулась, на ее лице отразился суеверный страх. – Так ты… ты была с ней, когда она душу свою отпустила? Родная ты моя… Так ведь она, поговаривают, могла… могла свои силы тебе передать! Наследницу себе найти! София, детка, что же теперь будет? Что нам делать-то?

По бледным, испачканным в грязи щекам девушки тонкими, хрустальными дорожками покатились слезы. Она и сама чувствовала, что в ней что-то переменилось, что в душу закрался ледяной, чужой ужас.

– Ладно, ладно, не плачь, – опомнилась Елена, снова обнимая дочь. – Давай-ка домой, скорее! И ни слова никому! Слышишь меня? Ни единого слова о старухе! Мы с тобой как-нибудь разберемся, придумаем, что делать.

Когда мать с дочерью, поддерживая друг друга, скрылись за дверью своего скромного жилища, из-за густого куста сирени на противоположной стороне улицы вышла высокая, худая женщина. Это была Маргарита, известная на всю деревню своей любовью к сплетням и чужим секретам.

– Вот это новости-то какие, – прошептала она, и на ее лице расплылась довольная, хитрая улыбка. – Вышла водицы из колодца набрать после дождичка, а столько интересного подслушала. Старая ведьма померла, а свои темные силы, выходит, Софке завещала. Вот так история!

София слегла в тот же вечер. Жар обрушился на нее внезапно и страшно. Всю ночь она металась на своей кровати, ворочалась, сбрасывала с себя одеяло, ее тело пылало, а губы были сухи и растрескались. Ей снились кошмары, одно страшнее другого.

…Снилась ей та самая изба. Снилась старая, лохматая колдунья. Но теперь она не лежала беспомощно, а стояла посреди комнаты, хохотала таким пронзительным, нечеловеческим смехом, что кровь стыла в жилах. Она щурила свои блеклые, почти слепые глаза и тянула к Софии свои длинные, кривые, покрытые морщинами пальцы.

– Все, что мое – теперь стало твоим! – кричал ее голос, эхом разносившийся по всему лесу в ее сознании. – Принимай же! Пользуйся! Не отвергай дар!

Седые, спутанные волосы ведьмы трепетали и двигались сами по себе, будто над раскаленными углями очага. А позади нее, в густых тенях, плясали, извивались какие-то причудливые, бесформенные тени.

– Сила! Древняя, первобытная мощь! От самой земли она, от солнца горячего, от огня живого, от воды глубокой! Бери ее! Принимай! Она твоя теперь!

Сама колдунья пустилась в пляс вместе с тенями, неестественно ломаясь и выгибаясь, хлопая в ладоши и заливаясь диким, волчьим воем.

– Заходи в наш хоровод, дитятко! – визжала она, обращаясь к Софии. – Мы научим тебя, как эту мощь обуздать! Мы покажем, как ею пользоваться!

София в ужасе наблюдала, как у бестелесных теней загораются пары красных, горящих угольков вместо глаз. Как у них открываются безгубые рты, усеянные рядами острых, игольчатых клыков. Ведьма сделал резкое движение, и ее костлявая рука вцепилась в запястье девушки, потащила ее в этот безумный, вращающийся круг. Тени тут же набросились на нее со всех сторон, облепили, стали душить своим ледяным прикосновением.

– Принимай и пользуйся! Вставай в хоровод! Обратной дороги нет! Принимай свою судьбу!

– Хорошо… принимаю… – зарыдала истерзанная, разбитая София, чувствуя, как ее воля тает под их напором, и она падает на колени прямо на грязный, холодный пол избы.

– Вставай в хоровод! Вставай! – не унимались голоса, сливаясь в один оглушительный, навязчивый гул.

София, превозмогая невыносимую боль во всем теле, попыталась отползти, вырваться из цепких лап теней и самой ведьмы. Но те лишь сильнее сжимали хватку.

– Ты уже приняла! Приняла! Вставай же! Без нашей помощи ты не справишься! Сгинешь! Кто тебя направит, кроме нас, старых знающих? – визжала ведьма, и ее лицо исказилось в самой что ни на есть дьявольской гримасе.

Вдруг София увидела сквозь туман и морок дверь. И собрав всю свою волю, всю свою боль, весь свой непобежденный дух, она крикнула. Крикнула так, как не кричала никогда. Ее крик был полон не страха, а протеста, отрицания, чистой, неистовой силы жизни. От этого крика задрожали стены избы, с потолка посыпалась труха, лопнула пополам центральная балка, стеклянные банки с треском побились о пол. Ее крик, чистый и ясный, заглушил наконец все визги и хохот…

– Мама! Мамочка! – бледная, вся в холодном поту, София открыла глаза. Комната была залита утренним солнцем. – Мама!

– Живая! Родная моя! – зарыдала от счастья Елена, прижимая к себе дочь. – Слава всем святым, живая! Всю ночь ты металась, бредила… Я уж думала…

– Мне она снилась… колдунья, – слабо, едва шевеля пересохшими губами, прошептала София. – Заставляла меня силу ее принять… Я… я вроде согласилась… А там еще тени были… ужасные, темные…

Елена с опаской и надеждой смотрела на дочь.

– Софочка, а может, это все просто от болезни было? От страха, от холода… Горячка такая нашла. А кошмар этот… Ну, просто кошмар. Ты очень испугалась вчера. Да я тебе еще наговорила лишнего… Ты лежи, отдыхай, поправляйся. Я пока по хозяйству, а попозже, если сил прибавится, выйдем подышим свежим воздухом, солнышко сегодня яркое.

Когда Елена, поддерживая все еще слабую дочь, вывела ее на крыльцо, чтобы посидеть на лавочке, они увидели, что на улице уже собралась почти вся деревня. Во главе толпы, с самодовольным и зловещим видом, стояла Маргарита.

– Елена, а что с дочкой-то твоей? Захворала, поди? – сладким, ядовитым голосом начала она.

– Простудилась, в дождь попала… А вы что это тут всем миром собрались? – с плохо скрываемой тревогой спросила Елена, окидывая взглядом хмурые, недобрые лица соседей.

– А то не слыхали, чай? Ведьма-то наша лесная, старая, померла! – Маргарита хитро прищурилась, словно кот, приготовившийся к прыжку. – Нынче утром ходили проверить – точно, дух воняет… София, милая, ты ведь вчера в лесу была. В самую грозу попала. А из леса-то сухая выбежала. Где это ты так хорошо обсохла? Не у старухи ли проклятой?

– Замолчи, Маргарита! – попыталась прервать ее Елена, но та и не думала останавливаться.

– А я не буду молчать! Правду надо говорить! Я сама все видела! – она торжествующе обвела взглядом толпу, набирая воздуха в грудь. – Видела, как София из лесу выбежала и матери своей все-все рассказала! Как у очага с ведьмой сидела! Как та самая при ней и отдала концы! А что, люди добрые, по старым заветам-то бывает в таких случаях? А?

Толпа зашумела, загудела, как растревоженный улей. Отдельные возгласы стали сливаться в единый гул.

– Наследницу себе выбрала! София теперь ведьма! Новая ведьма! – понеслось из толпы.

– Ведьма! – Маргарита с победоносным видом указала пальцем на бледную, беспомощную девушку. – Изгонять ее надо! Ту старую мы не сразу выгнали, и сколько горя она нам принесла! Дочку мою, зятя моего погубила… Внучек мой, Колька, сиротой остался… Гнать ее нужно! Пока и нас всех не погубила!

София не выдержала. Разрыдавшись, она опустилась на ступеньки крыльца, закрыв лицо руками. Ее худенькие плечики трепетали от рыданий.

– Да она же дитя совсем! Какая ведьма? Ничего не было! Врешь ты все, Маргарита, врешь и завидуешь! – закричала Елена, пытаясь закрыть собой дочь, ее глаза полыхали праведным гневом.

– А ты, выходит, тоже ведьма! Раз нечисть эту покрываешь! – зашипели уже со всех сторон. – Гнать их обеих! Вон из деревни! В лес к ихней сестре!

Деревенские, хоть и ослепленные страхом и гневом, дали Елене и Софии немного времени, чтобы собрать немудреные пожитки – самую необходимую одежду, немного еды. А потом всей гурьбой, молчаливой и угрожающей, повели их к опушке леса.

– И чтоб глаза наши вас больше не видели! – кричали им вслед. – Ведьме в лесу и жить, во тьме и сырости! И скажите спасибо, что старуху из избы вынесли, похоронили по-людски… Теперь изба пустует, вас ждет!

К концу дня, усталые, подавленные, с разбитыми сердцами, мать с дочерью добрались до ненавистной избушки.

– «Все, что мое – теперь твое»… – тихо, словно в бреду, повторила София слова старухи, с тоской оглядывая покосившиеся стены, закопченный потолок, убогое убранство. – Неужели нам здесь теперь жить? Всю жизнь?

– Да и пусть! – с отчаянной решимостью в голосе сказала Елена, стараясь подбодрить и себя, и дочь. – Что нам в той деревне было? Доброты не видели, только зависть да злобу. Хозяйства большого не было, терять нечего. Проживем как-нибудь, родная моя. Вместе мы справимся.

Они принялись за работу, чтобы выжить. Вынесли из избы все, что напоминало о прежней хозяйке, – засушенные травы, корешки, зловещие банки, – и предали огню. Расчистили небольшую полянку рядом, разбили крохотный огородик. Лес, несмотря ни на что, оказался щедрым: дарил им ягоды, грибы, орехи. София, к своему удивлению, быстро приноровилась ловить рыбу в небольшой, но рыбной речке на другом краю леса. Жизнь их, хоть и полная тягот, потихоньку налаживалась, текла мирно и спокойно.

Страшные «силы», о которых так кричала деревня, не беспокоили Софию. Лишь изредка по ночам возвращались кошмары. Снова снилась ведьма, кричала, звала, приказывала встать в тот самый адский хоровод. А София во сне убегала, плутала по бесконечным лесным тропинкам, не в силах отыскать дорогу к своему новому дому.

– София! Спасай! Помоги ради Бога! – истошный, полный абсолютного отчаяния крик разорвал ночную тишину. В избу, не стучась, ввалилась заплаканная, растрепанная Маргарита. На руках она держала своего маленького внука, Кольку. – Кольке плохо! Не очнется! Горит вся, огнем пылает, дышать почти не может!

Она, не раздумывая, опустила бесчувственное тело ребенка на голый пол и на коленях поползла к испуганной Софии.

– Я не умею! Я не знаю, как помочь! – растерянно, испуганно пролепетала София, отступая. – Уходите! Я не могу вам ничего сделать…

– А ведь ты же дар ее переняла! Все в деревне знают! – заливаясь горючими, искренними слезами, умоляла Маргарита, вся ее спесь и злоба куда-то испарились, осталась лишь жалкая, отчаявшаяся бабушка. – Сотвори зелье какое-нибудь, заговор прошепчи, что угодно! Спаси ребеночка! Я тебе все отдам! Все, что есть! Все забирай, только дитя мое спаси! Душу мою забери, если надо!

– Да не могу я! Не знаю я никаких заговоров! – в отчаянии воскликнула София, сама падая на колени рядом с телом мальчика.

И почти безотчетно, повинуясь какому-то глубокому, дремавшему внутри инстинкту, она протянула руки и положила свои ладони на обжигающе горячий лоб ребенка.

– Боже мой, какой жар… Бедный, бедный мальчик… – прошептала она, и ее пальцы сами собой, мягко и бережно, стали гладить его влажные волосы.

Рядом, затаив дыхание, замерли Елена и рыдающая Маргарита. Казалось, сама время остановилось.

София больше не видела и не слышала их. Она ушла в себя, ее сознание сузилось до точки – до горячего лба ребенка под ее ладонями. Она закрыла глаза и вдруг снова очутилась в своем кошмаре. Но на этот раз все было иначе.

Она стояла в знакомом лесу. Напротив нее стояла та самая изба, и из нее доносились слабые, болезненные стоны. Вдруг какая-то невидимая, но могущественная и добрая сила подхватила ее и подняла высоко-высоко, к самым верхушкам деревьев. София увидела весь лес как на ладони, она могла разглядеть каждую травинку, услышать пение каждой птицы, почувствовать аромат каждой хвоинки. Она вдохнула полной грудью чистый, холодный воздух высоты.

Потом та же сила мягко опустила ее вниз, туда, где сырая, плодородная земля рождает из своих недр жизнь. София увидела, как маленький, упрямый росток, набираясь сил из подземных родников, пробивается сквозь толщу земли к солнцу. Она взяла в руку комок влажной, живой земли, услышала, как шепчутся между собой ручейки, пробиваясь на свободу. Она почувствовала вкус мокрого камня и коснулась пальцами ледяной, кристально чистой воды лесного ключа.

Затем София спустилась еще глубже, в самые горячие, раскаленные недра мира. Она ощутила исходящий оттуда животворящий жар, дотронулась до самого сердца пламени. Огонь не обжег ее, а лишь игриво искрился у нее в руках, подарив ей свой теплый, ободряющий поцелуй.

София открыла глаза. В печи неистово гудело пламя, будто вбирая в себя весь жар и болезнь. Руки ее стали ледяными. А на коленях у нее покоилась голова Кольки. Мальчик тихо и ровно дышал, его лицо больше не пылало адским огнем, а было лишь слегка розовым от здорового сна. Жар отступил.

– Давайте… давайте перенесем его на постель, – тихо, еле слышно сказала София, чувствуя невероятную усталость, будто вся энергия из нее ушла. – Пусть поспит.

Маргарита, не веря своим глазам, снова рухнула на колени перед Софией.

– Прости меня! Прости, родная моя! Грешная я, слепая! Ты мне внука с того света вернула! – она рыдала, обнимая ее ноги. – Проси у меня что хочешь! Я на коленях всю деревню обползу, всем, каждому расскажу, какая ты на самом деле! Ты не колдунья! Ты целительница! Святая! Я на коленях к тебе приползу и на руках в деревню назад отнесу!

– Встань, тетя Маргарита, – устало промолвила София. – Не надо. Кольку разбудите. А в деревню я не вернусь. Мне и здесь хорошо. Мне здесь… спокойно.

Она отвернулась к печке и слегка, почти невесомо, коснулась ее закопченной стороны. Бушевавшее внутри пламя моментально утихло, превратившись в ровное, спокойное тепло.

Спустя несколько дней Маргарита снова пришла к лесной избушке. Но на этот раз не одна. За ней, смущенные и притихшие, брели деревенские мужики, неся на плечах огромные, туго набитые корзины и узлы.

– Не хочешь в деревню возвращаться, – сказала Маргарита, и голос ее дрожал от сдерживаемых эмоций, – я тебе… я тебе сама деревню привела… Вот… Курочки, мука свежая, ткани на платья, мед в горшочке… Молоко, масло… Всего много, мы за раз все не унесем. Избушку тебе новую срубим, добрую, светлую, колодец настоящий выкопаем. И не отказывайся, София, ради Бога. Виноваты мы перед тобой, все, а уж я больше всех. Позволь хоть так, хоть этим искупить нашу вину перед тобой. И… может быть, ты нас простишь когда-нибудь…

И Маргарита, та самая гордая и злая Маргарита, снова упала на колени и зарыдала, уткнувшись лицом в землю у ног Софии.

– Встаньте, тетя Маргарита! – София поспешила к ней, подняла ее. – Я прощаю. Правда, я не держу зла… А Кольку я не спасала. Он просто… очнулся сам. Силы его организма.

– Спасла, спасла, – упрямо качала головой Маргарита, вытирая слезы. – Только, видать, старая-то ведьма не сама по себе колдовала. Бесы ей помогали, учили ее и за собой в итоге увлекли. А тебя… тебя кто-то другой, светлый, за руку держит и обнимает. Сама жизнь тебя обнимает.

И София вдруг поняла, что это правда. Весь этот огромный, живой мир обнял ее.

Воздух дал ей крылья – крылья надежды и легкости, чтобы лететь вперед и видеть то, что скрыто от глаз других. Земля дала ей опору – надежную и крепкую, чтобы смело идти по любому пути. Вода одарила ее своей мудростью, спокойствием и глубоким знанием течения жизни. А Огонь… огонь стал ее защитником, чтобы сжигать боль и горе, освещая путь в новую, светлую жизнь. Ее жизнь.