«Любимый» зять

«Любимый» зять

Деревенский мужлан, неотёсанный и грубый, чьи представления о хороших манерах, казалось, ограничивались умением не чавкать слишком громко. Его жизнь была до смешного примитивна: днём он развозил какой-то товар на своей видавшей виды машине, а вечера напролёт просиживал за своим компьютером, откуда доносились взрывы и лязг гусениц. Для меня он был воплощением всего, от чего я так яростно оберегала свою Сашеньку, свою светлую, хрупкую Алису.

Я использовала всё своё красноречие, все материнские доводы, все ультиматумы. Но он, этот простак, применил древнее, грязное и безотказное оружие – подарил моей девочке ребёнка под сердцем. Моё кипящее возмущение разбилось о холодный, калькуляционный страх: я насмотрелась драм и прекрасно знала, что если сейчас настоять на своём, то рискую навсегда остаться без внуков, а дочь – с незаживающей раной в душе. Пришлось сжать зубы и играть эту постылую свадьбу. А потом он осмелился заикнуться о съёмной квартире! Ишь, чего удумал, увести мою кровинку в какую-то клетушку! Нет уж. Я поселила их с собой, выделив им большую комнату, будто поселив в своём раю назойливого, чужеродного демона.

С тех пор мой дом наполнился не только чужими звуками – громким смехом, топотом его тяжёлых ботинок, – но и тихим, постоянным холодком отчаяния.

— Доченька, и что этот твой опять в свои игрушки стреляет? — голос мой звенел, как натянутая струна, от затаённой злости. — Ты целый день на ногах, с Софийкой, сил не остаётся! Мог бы и помочь, дать тебе отдохнуть, а не в монитор утыкаться!

— Мамочка, он так устаёт, это ему помогает переключиться, — щебетала Алиса, и в её глазах я читала ту самую предательскую нежность, которая сводила все мои усилия на нет. — Обещал, скоро закончит и пойдёт сказку дочке читать. Не придирайся к нему, пожалуйста.

Признаться, иногда, очень редко, я ловила себя на мысли, что он не совсем безнадёжен. Я овдовела десять лет назад и за это время научилась собственными руками менять лампочки и даже чинить заевший замок, и это было моей маленькой, горькой победой. А он… Он молча, без напоминаний, починил все дверцы на кухне, врезал новый смеситель, собрал рассохшийся книжный шкаф. Его руки, грубые и сильные, умели делать то, что было не под силу моим. Но я гнала эти мысли прочь. Лучше уж вечно пахнущие краской шкафы, чем смириться с мыслью, что этот пришлый человек позарился на нашу светлую трёхкомнатную квартиру и сломал блестящее будущее моей дочери. Алиса могла бы сиять на сцене Большого, воплощая мою несбывшуюся мечту, а теперь её удел – преподавать азы хореографии за смешные деньги в районном Доме культуры. Нет, он был плох. Очень плох.

А Максим, казалось, был слеп и глух к моей неприязни. Он называл меня мамой, и от этого слова у меня сводило желудок. Мама! Какое он имел право?

— Мама, это невероятно вкусно! — хвалил он любой мой кулинарный эксперимент, даже самый неудачный. Мне страстно хотелось крикнуть ему, что в тарелке Алисы – котлета из отборной телятины, а в его – дешёвый куриный фарш, щедро сдобренный хлебным мякишем.

— Между прочим, нормальные люди за компьютером не в игрушки рубятся, а деньги зарабатывают, — язвительно заметила я как-то за ужином, наливая ему суп — прозрачный, с тощими кружочками морковки, в то время как в тарелке дочери густо красовались наваристые куски мяса и овощей. — Вон, у Людмилы Степановны сын программистом в крупной фирме работает, квартиру себе уже купил.

— А я тоже на программиста поступал, — спокойно ответил Максим, отламывая кусок чёрствого, нарочно подсунутого мною хлеба.

— И что же, не сдал экзамены? — я не смогла сдержать едкой усмешки.

— Поступил, — он прожевал хлеб и посмотрел на меня своими странно светлыми глазами. — Да вот учиться не смог. Отчислили.

— Прогуливал, понятно, — кивнула я с мнимой грустью. — В своих виртуальных танках сидел.

— Мам, ну что ты! — вспыхнула Алиса. — Макс по ночам на разгрузке вагонов работал, чтобы на жизнь хватало! Я ему тысячу раз говорила, чтобы восстановился, на заочное перешёл, а он…

— Понятно, — перебила я её. — Это же голова должна работать, а не баранка крутиться. Сложно.

Дочь сердито шикнула на меня, а я, с чувством исполненного долга, гордо удалилась в свою комнату, оставляя за спиной гробовое молчание.

Но если самого Максима я ещё могла как-то терпеть, то мысль о его родне повергала меня в ледяной ужас. Одного раза на свадьбе хватило с лихвой: громкие, бесцеремонные, с глазами, высчитывающими стоимость люстры и мебели. Поэтому когда Максим, опустив глаза в пол и переминаясь с ноги на ногу, сообщил, что его приёмные родители хотят заехать «на денёк», мир поплыл у меня перед глазами.

— Пусть в гостинице ночуют, — выдохнула я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Я так и сказал, — поспешно согласился он. — Они только на ужин заскочат. Хотят познакомиться поближе.

Я уже открыла рот, чтобы изречь своё категорическое «нет», но, как всегда, вмешалась Алиса:

— Ой, как здорово! Я испеку тот самый яблочный пирог и сделаю куриный рулет! Мам, а ты свой фирменный плов! Будет так душевно!

Я взглянула на её сияющее, полное наивной надежды лицо и сдалась. Ну как я могла омрачить её счастье? Молоко, что ли, прокиснет от этих людей…

— Ладно, — буркнула я, чувствуя себя преданной самой собой. — Пусть приходят.

Мои худшие ожидания оправдались с лихвой. Они ввалились в квартиру с громкими возгласами, не сняли уличную обувь, не принесли ни гостинцев, ни даже скромного подарка внучке. Их разговоры вертелись вокруг ужасающих цен в столичных гостиницах и намёков на то, как просторно и богато мы живём.

За ужином мать Максима, наблюдая, как я скупой рукой накладываю ему плов, внезапно громко, на всю квартиру, произнесла:

— Эй, сватья, ты этому обжоре поменьше клади! Он у нас eat как последний грузчик! Мы его из детдома-то забрали, так он первые полгода только и делал, что ел. Словно боялся, что еда куда-нибудь денется. И не думал, что сестёр своих объедает!

Воздух в комнате застыл. Я замерла с поварёшкой в руке, переводя растерянный взгляд с побелевшего Максима на его самодовольную «мать», а затем на Алису. По широко распахнутым, влажным глазам дочери я поняла – она слышит это впервые.

— Ты… ты мне ничего не рассказывал, — тихо прошептала она, глядя на мужа.

— Вот именно! — воскликнула сваха, словно дождалась этого. — Неблагодарный! Мы его растили, последний кусок отрывали, а он возьми да сбеги! В город, учиться, представляешь? Ну, мы быстро эту дурь из него выбили. Объяснили, сколько на него денег угрохали, а у нас ещё свои, кровные дочери на выданье. Пошёл работать, стал нам помогать. Одну сестру выучили, теперь вот вторую в столицу привезли, институт ей тут подавай. На тебя, Максюша, надежда!

В ту ночь я не оставила их ночевать. Я выстояла, выдержала все их тягучие намёки и тяжёлые взгляды. Дождалась, когда Алиса уйдёт укладывать Софийку, и жестом подозвала к себе Максима. Он шёл ко мне, будто на эшафот, плечи его были сгорблены, а взгляд пуст.

— Так значит, ты бросил учёбу не из-за лени? Ты работал на них? — я кивнула в сторону двери, за которой только что скрылись эти люди.

— Мама, не судите их строго, — тихо, почти беззвучно попросил он. — Они дали мне крышу над головой. Они кормили меня… Я до этого никогда в жизни не ел так досыта и так вкусно. — Он замолчал, перевел дух и добавил уже чуть громче: — Если честно, у вас готовят ещё вкуснее. Вы так стараетесь для меня.

В его голосе не было ни капли упрёка или лести. Только горькая, обезоруживающая искренность. И в тот миг что-то надломилось внутри меня, рухнула та самая стена, которую я так тщательно выстраивала все эти месяцы.

— А учиться… сам хотел? — спросила я, и мой голос вдруг осип.

— Очень, — его ответ прозвучал как приговор мне, моей слепоте, моей предвзятости. — Но нужно было помочь сестре. А теперь… теперь у меня есть Алиса и Софийка. Их я должен кормить. Это важнее.

Воцарилась тишина, густая и звенящая. Я смотрела на этого большого, сильного мужчину с глазами затравленного ребёнка и впервые не видела в нём врага. Я видела того, кого предали те, кто должен был поддерживать. Кто сломал его мечту. Так же, как я пыталась сломать его семью.

— Понятно, — протянула я и, не сказав больше ни слова, развернулась и ушла в свою комнату.

На следующее утро котлеты в его тарелке были точно такие же – крупные, румяные, из отборной говорящей телятины. А спустя неделю, делая вид, что полностью поглощена поливанием геранька на подоконнике, я бросила в пространство, словно невзначай:

— Максим, я поговорила с директором нашего культурного центра. Им нужен толковый администратор с умением чинить компьютеры и настраивать оргтехнику. Зарплата будет такая же, как у тебя сейчас, но график легче. Свободного времени больше. Так что у меня к тебе условие…

— Я согласен! — он выпалил мгновенно, даже не дослушав. — На всё согласен, мама!

— Условие одно, — я обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. — Ты восстановишься в институте и доучишься. До конца.

Тишину в комнате взорвал счастливый squeal Алисы. Она бросилась ко мне, обвила руками шею и прижалась мокрой от слёз щекой к моему плечу.

— Мамочка! Ты самая лучшая на свете! Я так тебя люблю!

Максим стоял молча. В его глазах, таких светлых и ясных, читалось смятение, недоверие и какая-то новая, робкая надежда.

— А готовить вы… вы и правки стали ещё вкуснее, — прошептал он наконец, и его губы дрогнули в подобии улыбки.

Я пожала плечами, сделала вид, что ничего особенного не произошло, и отвернулась к своим цветам, чтобы скрыть предательскую влагу на собственных ресницах. Нет. Не такой уж он и плохой был, этот Максим. Совсем не такой. И этот ледяной сквозняк в моём доме наконец-то утих, сменившись тёплым, живым дыханием настоящей семьи.